Мемуары

Я уже рассказывал вам во втором томе моего сочинения, что послал в Рим аббата Шарье, который нашел при тамошнем дворе большие перемены, ибо невестка папы, синьора Олимпия ⁴⁶², не то чтобы впала в немилость, но удалилась от двора. Иннокентий не остался глух к укоризнам, которые по наущению иезуитов Император выразил ему через нунция в Вене. Он больше не виделся с синьорой и, в тоске по ней, заметной всем, искал утешения в беседах, довольно частых, с женой своего племянника княгиней Россано, которая, будучи женщиной весьма остроумной, все же не могла равняться умом с синьорой Олимпией, но зато была куда моложе и красивее. Она и в самом деле приобрела на папу влияние такое, что пробудила в синьоре Олимпии жгучую ревность, которая, придав еще более проницательности ее уму, и без того ясному и находчивому, внушила ей способ погубить свою невестку в глазах папы, а себе вернуть прежнюю милость. Назначение мое пришлось как раз на ту пору, когда княгиня Россано была в самом большом фаворе — в этом случае судьба, кажется, пожелала вознаградить меня за утрату, какую я понес в лице Панцироли; то был единственный раз в моей жизни, когда судьба мне благоприятствовала. Я уже говорил вам прежде, по каким причинам полагал, что княгиня Россано может мне благоволить, и притом куда более, нежели синьора Олимпия, которая оказывала услуги только за деньги, а вы понимаете сами, что мне было нелегко решиться платить за кардинальскую шапку

⁴⁶³.

Госпожа Россано, с которой Шарье встретился в Риме, оправдала все мои надежды, и первый же совет, данный ею аббату, был, чтобы он пуще всего остерегался посла ⁴⁶⁴

, который не только получил враждебные мне секретные предписания двора, но и сам алкал пурпура. Аббат Шарье весьма ловко воспользовался этим советом, ибо ему удалось провести посла, выказав ему по наружности совершенное доверие и в то же время убедив его, что до моего назначения еще очень далеко. Ненависть, какую папа с давних времен питал к Мазарини, содействовала этой игре; успеху ее немало способствовало также то, что она выгодна была государственному секретарю, монсеньору Киджи, будущему папе Александру VII. Ему посулили шапку при первом же назначении кардиналов, и он пустил в ход все, чтобы это назначение поторопить. Монсеньор Аццолини, секретарь папской канцелярии, служивший когда-то при Панцироли, унаследовал его презрение к Мазарини и благосклонность ко мне. Вот почему удалось обмануть посла, бальи де Балансе, и он узнал о предстоящем назначении вообще лишь тогда, когда оно уже совершилось. Папа Иннокентий уверял меня, что ему известно из верных рук, будто у посла в кармане было письмо Короля, в котором тот отзывал свою рекомендацию, однако Балансе имел повеление пустить его в ход только в случае крайней нужды на собрании консистории, где будут названы кардиналы; аббат Шарье послал ко мне двух нарочных с теми же вестями. Так или иначе Шанфлери, капитан гвардии Кардинала, говорил мне впоследствии, что, едва лишь Кардинал получил известие о моем назначении, а это произошло в Сомюре, он немедля послал Шанфлери к Королеве, чтобы заклинать ее от его имени совладать с собой и сделать вид, будто она обрадована ⁴⁶⁵.

Во имя истины не могу не осудить здесь собственного моего безрассудства, едва не стоившего мне кардинальской шапки. Я вообразил, и весьма некстати, будто коадъютору невместно долго ее дожидаться, и небольшая трех- или четырехмесячная отсрочка, на какую Рим принужден был задержать мое назначение, дабы уладить дело с назначением сразу шестнадцати кардиналов ⁴⁶⁶, не согласна с полученными мною заверениями и обещаниями. Осердясь, я написал открытое письмо Шарье, которого тон, бесспорно, не был ни благоразумным, ни приличным. В отношении стиля это самое сносное из моих сочинений, я искал его, чтобы включить в этот труд, однако не сумел найти ⁴⁶⁷

. Мудрость аббата Шарье, утаившего его от Рима, была причиною того, что меня потом за него восхваляли, ибо успех оправдывает и даже возвеличивает всякий громкий и дерзкий поступок. Это не помешало мне тогда же глубоко его устыдиться; я стыжусь его и поныне; гласно признаваясь в своем промахе, я льщу себя надеждой отчасти его искупить. Возвращаюсь, однако, к своему рассказу.

Мне кажется, я довел его до 16 февраля 1652 года.