Мемуары безумца

Как сладко представлять, что тебя больше нет! Как безмятежны кладбища! Там, окутанные саваном, с руками, скрещенными на груди, лежат мертвые. Столетия проходят, тревожа их не более чем ветер, пробежавший по траве. Как часто мой взгляд был прикован к каменным статуям, простертым на надгробиях в приделах соборов! Их покой так глубок, что нет ничего на этом свете, подобного ему, в их улыбке могильный холод, они словно спят и наслаждаются смертью. Не надо больше плакать от безысходного бессилия, когда вокруг все рушится, как гнилые леса. Там счастье, превосходящее счастье жизни, радость без завтрашнего дня, грезы без пробуждения. А после, быть может, по ту сторону звезд, им откроется мир иной, прекраснейший, жизнь светлая и благоуханная. Возможно, в ней будет что- то от аромата роз и свежести лугов. О нет! Лучше думать, что мертвые мертвы навечно, за гробом пустота, а если остается еще какое-либо чувство, то нужно оно для того, чтоб ощутить собственное небытие, чтобы смерть любовалась и восхищалась собою. Там жизни ровно столько, чтобы можно было знать — тебя больше нет.

Я поднимался на башни, наклонившись над пропастью, вглядывался в нее до головокружения, с непреодолимым желанием броситься вниз, лететь, исчезнуть в воздухе. Я примерял к руке кинжал, прикладывал дуло пистолета ко лбу, приучая себя к холоду металла, к остроте лезвия. Иной раз я глядел, как поворачивают за угол ломовые телеги, как под тяжелыми широкими колесами крошится в пыль мостовая, и думал: вот так бы треснула и моя голова, а лошади бы не прибавили шага. Но я не хотел, чтобы меня зарыли, боялся гроба, пусть бы мое тело оставили в чаще леса, на ложе из облетевшей листвы, чтобы птицы и грозовые дожди помогли ему медленно исчезнуть.

Однажды зимой в Париже я долго стоял на Новом мосту. Сена вскрылась, округлые глыбы льда медленно плыли по течению и разбивались под арками, вода была зеленоватой, я думал о тех, кто покончил с собой, бросившись в нее. Сколько людей прошло там, где теперь стоял я, они гордо спешили к любимым, торопились на службу, но однажды возвращались сюда, брели медленно, вздрагивая от предчувствия смерти! Вот они останавливаются у перил, взбираются на них, бросаются вниз. О, сколько несчастий закончилось здесь, сколько радостей началось! Какая холодная и сырая могила! Она для всех открыта. И они медленно плывут там, в глубине, синие, с застывшими в судороге лицами, холодные волны баюкают их и ласково уносят в море.

Бывало, старики с завистью говорили мне, что я счастлив, потому что молод, а годы юности — лучшие годы. Запавшими глазами с восхищением взирали они на мой гладкий лоб, вспоминали свою любовь, рассказывали мне о ней. А я часто задумывался, не была ли жизнь во времена их молодости прекрасней. И, не понимая, что во мне вызывало их зависть, сам завидовал их сожалениям, ведь за ними скрывалось неизвестное мне счастье. Впрочем, как жалки впавшие в детство старики! Я улыбался кротко и безотчетно, словно после болезни.

Иногда меня умилял мой пес, и я крепко обнимал его, а то подходил к шкафу и разглядывал старую куртку, что носил в коллеже, вспоминал день, когда впервые надел ее, места, где бывал в ней, и уходил в воспоминания. Были они нежными, грустными или радостными — не важно! Ведь самые печальные из них нам особенно дороги. Не потому ли, что в них заключена бесконечность? Мы готовы вечно вспоминать навсегда ушедшие в небытие мгновения, и готовы все будущее отдать за них.

Но эти воспоминания подобны редким светильникам в центре высокого темного зала. Они озаряют лишь то, что попало в круг света, а за его пределами сильнее сгущается черная тьма и тоскливые тени.

Прежде чем продолжать, я должен рассказать вам это:

Это случилось во время каникул, в каком именно году, уже не помню. Я проснулся в хорошем настроении и выглянул в окно. Близилось утро, луна была совсем прозрачной, серо-розовый туман мягко клубился меж холмов и таял в воздухе, запели петухи на заднем дворе. Я слышал, как за домом, по разбитой дороге, ведущей в поля, прогрохотала колесами телега, шли на сеновал работники. На изгороди искрилась роса, вставало солнце, пахло влажной травой.

Я вышел из дому и отправился в X… Пройти нужно было три лье, и я пустился в дорогу, один, без палки, без собаки. Сначала я шел по тропинке, что вилась среди хлебов, под яблонями, вдоль изгороди, беззаботно прислушивался к звукам моих шагов, их ритм убаюкивал мысли. Я шел свободно, молча, безмятежно. Становилось жарко. Время от времени я останавливался — кровь стучала в висках, в скошенной траве трещали кузнечики — и снова я шел вперед. Я миновал деревушку, где не встретил ни души. Во дворах стояла тишина, наверное, день был воскресный. На траве в тени деревьев лежали коровы, они лениво жевали и встряхивали ушами, отгоняя мух. Помню, что у дороги журчал по камешкам ручей, на обочине в глубоких колеях, усыпанных листвой, ползали зеленые ящерицы и мушки с золотистыми крыльями.