— Так вот, — продолжил солдат, — следует сказать, что дама сердца делала мне маленькие подарки, она также добилась того, чтобы я носил форму из офицерского сукна и менял нательное белье два раза в неделю, кроме того, она пообещала мне протекцию, но эту протекцию пришлось так долго ждать, что и в тысяча семьсот восемьдесят девятом году я все еще был рядовым солдатом французской гвардии. Тем временем моя зазноба разбогатела, но, поскольку она не была мне законной женой, я ничего не мог от нее требовать. В тысяча семьсот девяносто третьем я стал солдатом Республики, а она уехала в Англию. С тех пор я ничего не знал о ней, я служил в Италии, а это совсем не по пути в Лондон.
Когда я вернулся в Париж, мне сказали, что ее снова там видели. Я по-прежнему был солдатом Республики, но в то время находился при деньгах и поэтому, право, не очень стремился разыскать мою даму. Деньги мне достались в результате забавного случая, сейчас я вам о нем расскажу.
Однажды ночью я шел по улице Варенн{411}
, и возле одного особняка меня задел какой-то мужчина. Я посмотрел на него, он держал в руках сверток, из которого раздавался крик, и был крайне смущен.«Куда вы несетесь как угорелый?» — остановил я его.
«Туда, куда и вы пошли бы, — ответил он, — если бы захотели прилично заработать».
«Я не против!» — заявил я ему.
«В таком случае, — рассудил он, — возьмите двадцать пять луидоров и ребенка и отнесите его в приют».
Взяв деньги, я посмотрел на здание, откуда вышел мужчина, и увидел красивый фасад, большие ворота с двумя красивыми колоннами, в общем, настоящий особняк Сен-Жерменского предместья. Поскольку я жил старыми понятиями, я подумал: «Так-так! Известное дело! Знатная дама обманывала мужа или молоденькая накануне замужества. Понятно!» Я взял ребенка из рук медика, ибо в таких случаях скорее всего прибегали к услугам медика, и понес сверток так бережно, как мог. На шее ребенка была привязана записка, я не прочитал ее, учитывая, что читать не умею, а теперь, когда я слеп, это тем более не имеет для меня значения. Я умилялся, разглядывая при свете фонарей пеленки из тонкого полотна, в которые был завернут ребенок, когда меня опять задел мужчина. Он, как и я в первом случае, был крайне удивлен, увидев меня, напряженного и со свертком в руках. Действительно это выглядело странно, и я не имел права сердиться, когда он обратился ко мне:
«Эй, товарищ, где, черт возьми, вы нашли ребенка?»
«Черт возьми, — ухватился я за его подсказку, — я нашел его там, в районе Гро-Кайу{412}
, он так жалобно пищал».«И что вы собираетесь с ним делать?» — спросил он.
«Как что, отнесу в приют».
Тогда он серьезно задумался, а потом выпалил:
«Отдайте мне ребенка».
«Минутку, товарищ, — возразил я ему, — как я могу доверить крошечное бедное существо первому встречному, не зная, что он с ним собирается делать».
«Я его воспитаю, — ответил он, — со мной он будет сыт. У меня нет детей, и он станет моим. Поверьте, он мне нужен позарез».
«Нужен позарез? — переспросил я. — Это бывает, если ты стар, но вы производите впечатление желторотого птенца». Действительно он был очень молод, насколько я мог рассмотреть его при свете уличных фонарей.
«Поскольку вы военный, я могу вам открыться, — вздохнул он. — Моя жена, когда была только невестой, желая спасти меня от мобилизации, заявила, что я ее обрюхатил и поэтому должен на ней жениться. На самом деле она не была беременна и не забеременела позже. Подходит срок, и наша уловка обнаружится, а за ложное заявление мою жену ждет суровое наказание, да и я погорю вместе с ней».
«Да, не скажешь, что вы храбрец, — пожурил я его, — но, в конце концов, что сделано, то сделано. Впрочем, хороший муж не хуже хорошего солдата. Возьмите ребенка, но оставьте свой адрес, я приду поблагодарить вас от его имени».
У меня на этот счет было кое-какое соображение. Через два дня я навел справки и узнал, что Жером Турникель — славный и честный парень, достойный всяческого доверия.
Спустя некоторое время от моих двадцати пяти луидоров остались лишь долги, и я решил разыскать мою зазнобу, однако был вынужден срочно покинуть Париж, чтобы непосредственно заняться делами Франции, ибо я по-прежнему оставался солдатом Республики.
Я уехал в Египет{413}
, где не получил ничего, кроме чумы{414}, но мне удалось выкарабкаться, поскольку я был красивым мужчиной, и одна одалиска из сераля{415} с любовью выходила меня.