Мемуары госпожи Ремюза

Ему удалось прямо пойти к императрице с таким важным вопросом. Видя, что император поддается ему, он представил целый ряд причин, которые нетрудно было подобрать, и сумел добиться того, что ему была предписана или по крайней мере предоставлена роль посредника в переговорах между императором и императрицей. Но при помощи полиции Фуше пошел дальше: он заставил заговорить об этом общественное мнение. На нескольких собраниях в Париже по его инициативе стали говорить о разводе. В некоторых кофейнях вдруг начали обсуждать необходимость иметь прямого наследника. Эти разговоры, внушенные Фуше, доходили до императора благодаря самому Фуше и другим сотрудникам полиции, и императору казалось, что общество больше занято данным вопросом, чем это было на самом деле. По возвращении из Фонтенбло Фуше даже сказал императору, что, очевидно, народ в Париже очень взволнован, если целые группы собираются под его окнами и требуют от него второго брака. Император сначала был поражен, но Талейран сумел очень искусно отвлечь его от этой мысли.

Талейран в глубине души не относился враждебно к разводу, но ему хотелось добиться этого по-своему, в свое время, с пользой и величием. Он очень скоро заметил, что старания Фуше клонились к тому, чтобы отнять у него пальму первенства, и не мог допустить, чтобы в его дело вмешался кто-либо другой. Франция заключила дружеский союз с Россией, но Талейран прекрасно знал положение дел в Европе и думал, что не следует упускать из вида Австрию, что союз еще и с этой державой может быть для нас полезнее союза с Россией. Притом он знал, что императрица-мать не разделяет иллюзий царя и не отдаст ни одной из своих дочерей Бонапарту. Поэтому могло случиться, что за внезапным разводом не последовало бы столь же поспешное заключение брака, и это поставило бы императора в неприятное положение. Притом это было такое время, когда должны были разрешиться испанские дела. Европа внимательно прислушивалась, и невозможно было одновременно заниматься двумя предприятиями, каждое из которых требовало тщательного отношения.

Вот что, по всей вероятности, заставило Талейрана противодействовать Фуше и перейти на время на сторону интересов госпожи Бонапарт. Ни она, ни я не имели в то время возможности проникнуть в его мотивы, и я узнала о них только впоследствии. Ремюза меньше меня доверял преданности Талейрана, которой нам хотелось владеть и которая очаровывала меня. Но он думал, что все-таки надо пользоваться ею, и все мы действовали совершенно согласно, хотя и с различными побуждениями.

Таким образом, в то время, когда император был в Париже, между двумя короткими путешествиями в Италию и в Байонну, Фуше постоянно передавал ему разговоры, которые будто бы можно было слышать среди народа; но Талейран выбрал подходящий момент, чтобы доказать императору, что в этом отношении министр полиции направляет его по ложной дороге.

«Он всегда был и навсегда останется человеком революции, – говорил Талейран. – Всмотритесь хорошенько, он хочет революционным путем заставить вас совершить акт, который нужно совершать только с чисто монархическим спокойствием. Он желает, чтобы чернь, собравшаяся, может быть, по его приказанию, начала шуметь и требовать у вас наследника такими же криками, какими она требовала у Людовика XVI бог знает каких уступок, в которых он не умел ей отказать. Если вы приучите народ вмешиваться в ваши дела подобным образом, у него может появиться охота повторять эти попытки, и вы не знаете, чего он станет у вас затем требовать. Притом эти собрания никого не обманут, и вас будут обвинять в том, что вы сами их собирали».

Эти замечания поразили императора, который заставил Фуше замолчать. С этих пор в кофейнях перестали заниматься разводом, и желание народа, по-видимому, охладело. Император заставил свою жену обратить внимание на это молчание, и она как будто немного успокоилась. При всем том император продолжал выказывать большое волнение; в их разговорах чувствовалась какая-то натянутость, они прерывались вдруг продолжительным молчанием. Затем он снова возвращался к тому, что ему недостает прямого наследника, чтобы основать династию, говорил, что не знает, на что решиться, и, несомненно, в нем происходила сильная внутренняя борьба.