Мемуары. Избранные главы. Книга 1

В этой кучке людей была одна ученица из самых давних, питомица г-на Берто, устраивавшая собрания в Монмартрском аббатстве, где воспитывалась с юности; она ездила туда каждую неделю с г-ном де Ноайлем, который успел вовремя уйти в сторону: это была герцогиня Бетюнская, которая с тех пор становилась все добродетельнее, так что г-жа Гийон сочла ее достойной своей особой милости. Это была воистину великая душа, ее почитал сам архиепископ Камбрейский, коему только смирение и разница пола препятствовали также приблизить ее к себе. Это содружество содействовало самой тесной дружбе дочери сюринтенданта Фуке с тремя дочерьми Кольбера и мужьями их, которые взирали на нее с истинным преклонением. Герцог Бетюнский, ее муж, был у них на последних ролях; его терпели только ради нее; но герцог де Шаро, ее сын, пожинал все плоды той благодати, коей была осенена его святая мать. Неуклонная честность, щедрость и все прочие мыслимые достоинства, но превыше всего преданность архиепископу Камбрейскому, какой и можно было ожидать от сына верной ученицы, составляли основу его характера, которому, впрочем, свойственны были и крайнее честолюбие, и вытекавшая из него завистливость, и большая приверженность к светской жизни, к которой он был изрядно приспособлен; остроумный в высшем свете, он ничего не смыслил в делах, не обладал познаниями ни в одной области, не отличался даже набожностью, разве что в том смысле, в каком она была присуща их тесному кружку, и был невероятно подвижен; преданный друзьям и в высшей степени наделенный способностью к дружбе, он оставался непроницаем, несмотря на неввшосимое словоблудие-эта разговорчивость была у него в семье наследственной и передавалась от отца к сыну. Быть может, он единственный сумел сочетать репутацию благочестивого человека, сопутствовавшую ему всю жизнь, и тесное общение с известными вольнодумцами своего времени, а также дружбу большинства из них, благо все они искали с ним знакомства и рады были вовлекать его в свои увеселения, когда им не сопутствовал разгул; причем они не только не насмехались над его знакомствами, столь отличными от их собственных — я разумею высшую знать и самое блестящее общество, какое было при дворе и в армиях, — но относились к нему запросто и с доверием, питая к нему почтение, не мешавшее ни веселью, ни непринужденности. Он принадлежал к лучшему обществу, был добрый сотрапезник, храбрец, весельчак; речи его и выражения были подчас весьма забавны. Наделенный живым темпераментом, он был не чужд страстей, которые мучительно пытался обуздывать благочестием, но они силой брали над ним верх, что давало ему частые поводы для шуток. Г-н де Бовилье в свое время очень хотел, чтобы мы с Шаро сблизились; так оно и вышло, и сближение наше переросло в самую тесную дружбу, которая никогда не омрачалась. Архиепископа Камбрейского я знал только в лицо; когда он впал в немилость, я едва вступал в свет; я никогда не принимал участия в таинствах его кружка, следственно, с точки зрения герцогов де Шевреза и де Бовилье, занимал куда более низкую ступень, чем герцог де Шаро, который, как мы убедимся, вскоре воспользовался плодами их трудов; и все же если они доверяли ему свою доктрину, то я вызывал у них полное доверие во всем, что касалось государства, двора и поступков дофина. О своей доктрине они со мною не говорили, но были совершенно откровенны во всем, что касалось любви и восхищения, которое они питали к архиепископу Камбрейскому, мечты о его возвращении и усилий, прилагаемых ими для этого. Дома Данпьера и Вокрессона были для меня всегда открыты; там я видел безвестных собратьев, которые не таились от меня и свободно при мне разговаривали, а я, единственный, не будучи посвящен в их учение, общался с ними столь доверительно и непринужденно. Только спустя немало лет я заметил, что, по всей видимости, Шаро едва ли вошел к ним в доверие раньше, чем я; он нередко сетовал при мне на их скрытность касательно многих вещей, кои были мне доверены, но я ему об этом не рассказывал; да и позже незаметно было, чтобы доверие к нему возросло, а мне рассказывали и со мною обсуждали все, что угодно. Я был очень удивлен этим различием между мною и человеком, который был намного старше меня; я удивлялся, что меня дарили дружбой столь могущественные особы, и часто искал тому объяснений. Вся деятельность Шаро была плотского свойства. Он гораздо больше, чем я, вращался в свете; но он мало знал и вовсе не следил за теми тайными и важными событиями, кои при нем происходили; поэтому он не знал механики придворной жизни, которую открыли мне связи с главными действующими лицами обоего пола, а также усердие, с каким я вмешивался во все, разузнавал и день за днем следил за всякими любопытными происшествиями, как правило, не без пользы, а подчас и с огромной выгодой для себя. Г-жа де Сен-Симон также была в совершенно доверительных отношениях с герцогами и герцогинями де Бовилье и де Шеврез, а они были высочайшего мнения о направлении ее ума, добродетелях и поведении. Я свободно мог говорить им все, что угодно, а набожному герцогу де Шаро это также не пристало. Наконец, мне несколько раз выпадал случай предупреждать их о некоторых малозаметных вещах, имевших между тем столь огромное значение, что герцоги сперва даже отказывались мне верить, пока слова мои не подтверждались событиями. Это было последним доводом, побудившим их во всем мне открыться; к тому же они убедились в моей неизменной и верной дружбе, сопутствовавшей им во всех обстоятельствах больше, чем любая другая. Я испытал самую живую и чистую радость, когда понял, что я единственный придворный, состоящий в самой близкой и доверительной дружбе с теми, кому неизбежно предстоит занять при дворе столь выдающееся положение, для всех прочих совершенно недоступное, и оказывать огромное влияние на дофина, который уже начинал во всем задавать тон. Чем более становилась известна моя тесная связь с обоими герцогами, тем больше я остерегался слишком явно обнаруживать свое удовлетворение и, что еще важнее, тем больше старался, чтобы моя жизнь и мое поведение нисколько не менялись против обычного.