Мемуары. Переписка. Эссе

Очень был рад твоему письму. В Греции действительно все есть: и Акрополь, и Микены, и Парнас, до которого обезноженный Наровчатов так и не добрался, застрял где-то на полпути. Правда, омочил губы в Кастальском ключе, хоть это-то выпало ему на долю. Все это факт, не требующий проверки. Мы и впрямь долезли до Аполлонова храма, развалины коего купались в облаках на полдороге к парнасской вершине. Тут-то я и поиздевался над собой.

Спасибо за оценку публикаций в «Дне поэзии»[237]. Мне чертовски дорого твое мнение. Они вообще вызвали заинтересованность у самых разных людей. Прислали добрые письма даже те, с кем я давным-давно разошелся по несходству взглядов. Писать мне, конечно, надо бы почаще, но много времени (и зря) отнимает журнал[238]. Смех и грех, но у меня, кажется, слишком хороший вкус для того, чтобы вести любое повременное издание. На мой взгляд, например, только катаевская проза заслуживает публикации, а все остальное ниже четверочного уровня. Но лучше не пишут! Хорошую сельскую романистику взял на откуп Викулов в «Нашем современнике», а «городской» шаром покати.

«Старого Дон Жуана» прочел с великим удовольствием, но умную эту шалость вряд ли переварит с маху журнальный читатель. Для вещей такого рода как будто создан «День поэзии», я не случайно отдал туда материалы, понравившиеся тебе. А пьеса, выражаясь старинным языком, восхитительная, и я не раз лязгнул вставными челюстями (ремарки в тон поэме!), читаючи ее.

Будешь в Москве, непременно позвони. Пить мне сейчас мешает наследственная болезнь реакционного (если бы прогрессивного!) дворянства — подагра, но ради встречи с тобой соглашусь на одноразовый приступ.

Целую и обнимаю.

Твой С.

№ 2

26. III.77.

Дорогой Дезик!

Твои стихи пойдут в одном из летних номеров[239]. Как всегда, они хороши. С удовольствием смотрел телепередачу с твоего вечера[240]. Впечатление хоть куда! Интересен и даже элегантен. Точно отвечал на записки. Стихи, естественно, тоже меня и растрогали, и восхитили.

Я только что вернулся из Алма-Аты.

Обнимаю. Поклон семье.

Твой Сергей

№ 3

02. V.77

С праздником, Дезик! С Шаховым задаешь нелегкую задачу[241]. Стихи можно опубликовать. А дальше что? Профессионалами под 60 не становятся. А он будет рассчитывать на дальнейшее печатанье. Прибавится еще одна травма.

Есть на моей памяти, правда, другой пример. Лет 15 назад ко мне зашел старый школьный приятель Дима Кикин. Показал стихи. Хороший северный пейзаж и, что крайне редко, особый почерк. Какая-то странная смесь Клюева с Мандельштамом. Но на особинку. По профессии Дима был военным инженером, в ранге подполковника. Но все это ни черта его не интересовало, стихи, да и только. Человек он был со странностями. С женой, из арбатских девушек, жил на разных квартирах, детей не было, встречались, когда хотели. Помог я ему. В «Сов. России» после долгих проволочек выпустили сборник «Изборская сирень» (по имени Труворова града). Книжку заметили, похвалили. Сдал в печать другой сборник. Журналы печатали его неохотно, трудно сказать, по какой причине. К профессионалам привыкли, а тут человек в их возрасте, но почерк и человек непохожие. Тематика-то шла — пейзаж! Но Димка был упорен и твердо решил уходить со службы, плюнув даже на близкую пенсию, только стихи! Я ему говорил: тебе такой бы романтизм в 20, а не в 50 лет! И вдруг неожиданная смерть. Полез из горного лагеря на какую-то дурацкую вершину, и — каюк, сердце не выдержало. После смерти вышло две книжки. Я дал о них в «Н. мире» статью.

Но все же <нрзб> это случилось, когда ему только брякнуло 40. А Борьке, боюсь, внушим неосуществимую иллюзию. М. б., пусть пишет все-таки для себя. Ведь «Пиросмани» стихи как стихи, но не более того. Подумаем.

Твоему цинциннатовскому раю я, конечно, завидую, но — кажется — это не для меня. Три года назад я съездил в Хвалынск на Волге, где я родился (родители от московского голода уехали к маминым родным на всю гражданскую войну). Так вот это такая тощища, такое робинзонство, я уж не говорю о быте, что там и двух месяцев не выдержишь. Впрочем, твои края это уж почти Европа, хотя эстонцы нас, кажется, не очень жалуют. Но живи, пока живется. Рад за тебя.

Крепко обнимаю. Твой Сергей

№ 4

7. I.78

Дорогой Дезик!

Свободы и покоя желает тебе в наступившем году твой давний товарищ. Пожелал бы я и себе то же самое, но служба не дает ни того ни другого. Кстати говоря, «Новый мир» с 1.I поднял свой тираж со 180 т. до 250 тыс. Повышение единственное среди «толстых» журналов, причем не запланированное, а стихийное. Сам не знаю, чем объяснить. У Твардовского стойко держалось на 180 т., Косолапов[242] удерживал эту цифру только благодаря повышению розницы. А тут — скачок.