Мне показалось, что С. не вполне понял мое письмо, что он в большей мере отвечает собственным невеселым мыслям и спорит с ними. Я постарался уточнить свой взгляд, и недоразумение было тотчас же изжито, когда пришло от С. следующее письмо. Наш обмен мнениями позволил С. высказаться по самым важным для поэта вопросам — о настоящем и будущем поэзии.
«Дорогой В. С.! Напрасно Вы прибедняетесь. Я высоко Вас ставлю как ученого, высоко ценю в Вас знатока и понимателя поэзии. Ваше мнение для меня одно из пяти важнейших. Я просто не понял Вас. Вы говорили о положении в поэзии, а не о ее перспективах. Тут я совершенно согласен с Вами.
В мире существует некая поэтическая энтропия. Она результат реализма и прагматизма современного западного цивилизованного мира, которым так восхищаются наши прогрессивные журналисты. Поэзия особенно чутко реагирует на этот мир абсурдизмом, разъятием, алогизмом. Наша поэзия таким же образом реагирует на прагматику бездуховного общества. А другая часть присоединяется к журналистике, образуя “поэзию высказываний”, а не поэзию идей. Высказывания бывают прогрессивные, а иногда реакционные. Но это отстает от журналистики и гораздо менее интересно.
Верю, однако, что поэзия из энтропии выйдет. Наверное, не на нашем веку» (16.09.89).
Вопрос о рифме отнюдь не стал для С. предметом размышлений об одном из формальных аспектов стихотворной речи. Это был для него жизненно важный вопрос о самом бытии поэзии в ее эстетической и социальной функции. Древним грекам и римлянам рифма не была нужна: их стихосложение еще не разорвало связей с музыкой, чем и привлекало слушателей (читателей). Когда у европейских народов стихосложение отошло от музыкальной речи и приблизилось к разговорной, именно рифма помогала сохранить музыкальность стиха, сделать его более нужным и доступным. Распространившийся в XX веке на Западе и Востоке
«Дорогой В. С.! Хочу поделиться с Вами мыслью, которая сводит воедино две на первый взгляд разнородные тенденции современного стиха. Стих, усложняясь, все более равнодушен становится к чисто внешним способам организации (размер, рифма). Отсюда бедность (или обеднение) современного метрического репертуара и строфики. Исчезновение “резких” рифменных рядов. На этом же равнодушии построен современный свободный стих — крайние структуры той же системы. Поэт либо отодвигает на задний план метрику и строфику, отказываясь от поисков в этой сфере (в организованном стихе), либо вовсе отказывается от этого (в свободном стихе), что — по сути — одно и то же. Две, как бы противоположные, тенденции — традиционализация и раскованность — разные проявления единого процесса: переноса центра тяжести в конструктивных элементах стиха с простых на более сложные, которые следует еще определить. Не противоречит ли эта мысль научным данным о ритмическом устройстве современного стиха, о его строфике и т. д.? Отдаю свою идею на Ваш суд. Если будет время, черкните два слова по этому поводу. Уж очень хорошо это подкрепляет концепцию о свободном стихе как структуре, а не системе.
Привет Вашей жене и Вам от Гали.
Ваш
В другой раз С. подошел к беспокоившей его проблеме с новой стороны.
«Явилась беглая мысль: почему у нас все время говорят о необходимости заимствовать у Запада опыт верлибра? Почему бы им не позаимствовать у нас богатейший опыт рифмования (уверен, что такого нигде нет)?» (24.12.79)