Мемуары сластолюбца

Ужин прошел в непринужденной, доверительной атмосфере полного согласия. Я уже начал было воодушевляться и входить в роль, в том числе и благодаря чувству юмора, которое помогло мне увидеть вещи не в столь мрачном свете, и даже нашел свою партнершу достаточно забавной, чтобы развлечься в соответствии со своим замыслом. С каждой минутой я все больше старался угодить и уже был почти готов поставить точку в этом приключении. Воображение также пришло мне на помощь, приукрашивая, насколько возможно, предмет моих домогательств и играя на любознательности. Еще немного – и во мне должна была заговорить чувственность!..

Но тут леди Олдборо весьма неосторожно погасила едва затеплившийся огонек. То ли желая поддразнить меня, то ли заранее торжествуя свою победу и слишком полагаясь на власть, которую она якобы приобрела над моим сердцем, она рискнула упомянуть Агнес – и не могла придумать ничего более несвоевременного, ибо добилась лишь того, что вновь заставила меня сравнивать – и, разумеется, не в ее пользу. Возможно ли было вспомнить цветущую юность, свежесть и изумительную красоту Агнес и не проникнуться отвращением к жалкому существу, которое я видел перед собой, испытывая шок, подобный тому, какой вызывают у своих жертв оперные злодеи? Напрасно леди Олдборо удвоила пылкость свою и нежность – они лишь удвоили мое отвращение. Рядом пылал огонь – я же превратился в ледяную статую.

Отчасти затем, чтобы выиграть время и привести в порядок чувства, отчасти для мщения, я прекратил боевые действия и начал выказывать своей даме почтение, которое в определенных ситуациях воспринимается женщинами как злейшее оскорбление, тем более невыносимое, что они не могут, не уронив достоинства, в этом признаться. Я наслаждался смятением леди Олдборо с жестокостью тирана, упивающегося муками своих вассалов. Этим я поставил ее в еще более неловкое положение, но и мое было ничуть не лучше. Наконец мне на выручку пришло спасительное самолюбие. Сознание того, что я покрыл себя позором, сослужило мне более верную службу, чем чувственное влечение; мысль о бесчестии скомпенсировала недостаток эмоций и заставила возобновить преследование, которому я и так уже отдал – преодолевая внутреннее сопротивление – слишком много времени и сил.

Благодаря невероятному усилию воли я напомнил себе о том, что считал весьма неприятной обязанностью, и дал волю – чего обычно совсем не требовалось – самому разнузданному воображению, от которого тянутся к центрам наслаждения тысячи незримых нитей. Я с новой горячностью возобновил свои атаки и положил конец опасениям дамы, как бы ей не пришлось вернуться домой с грузом все той же добродетели, которую она вручила мне в надежде на лучшее применение.

Она раскраснелась, что лишний раз подчеркнуло искусственный румянец; искры, сверкающие в глазах, не сделали их менее тусклыми в тот миг, когда она остановила на мне томный взгляд, словно умоляя о пощаде; сбившаяся косынка приоткрыла дряблую, морщинистую шею, сделав доступной глазу кожу, шелушившуюся, словно глянцевая бумага, облупившаяся на сгибах. Руки ее и особенно худые, костлявые пальцы, утратившие приятную пухлость юности, напоминали клещи, когда она сплетала их с моими либо гладила меня по лицу, от чего меня всякий раз бросало в дрожь. Словом, вся она, похожая на осенний вымерший сад, лучилась нежностью, даже не столь отвратительной, сколь нелепой, и это едва не убило во мне мужчину. Но так как я находился в расцвете сил и к тому же основательно потрудился, в жилах моих, угрожая взрывом, закипела кровь; утоление жажды сделалось такой насущной необходимостью, что уже не могло удовлетвориться игрой воображения; вековая тяга мужского и женского тел друг к другу полностью дала себя знать; я отбросил всякую щепетильность и, став властным, требовательным, как она того желала, вспыхнул и воспроизвел наконец известные действия. Итак, я торжественно вступил в свои права, но при этом не выказал леди Олдборо не только уважения, но даже простой признательности.

Жажда моя была утолена – но я не испытал наслаждения, тем более что за этим последовало такое обилие телячьих нежностей, что самолюбие мое было более чем удовлетворено доказательствами моей мужской доблести; я уже предвкушал грядущее вознаграждение.

Приближался долгожданный миг расставания, по поводу которого так сокрушаются влюбленные, тогда как на самом деле испытывают тайную радость и облегчение, подобно узнику, с помощью выкупа обретающему свободу.

Я предложил даме руку и помог ей дойти до кареты, в которой должен был доставить ее домой. По дороге она выказала столько любви и нежности, что хорошее воспитание и незлобивый характер удержали меня от упоминания о том одолжении, которого я от нее ожидал, имея в виду страсть к Агнес, после этого приключения вспыхнувшую с новой силой – что неудивительно, если принять во внимание разительный контраст между стоящим перед моим мысленным взором чудом красоты и моей теперешней спутницей.