Мемуары сорокалетнего

Видимо, лет восемнадцать — девятнадцать. В войну она оставалась в Москве. Дежурила на крыше. Забросала песком зажигательную бомбу и была награждена медалью «За оборону Москвы».

В доме относились к ней как к своему человеку со странностями. И бытом, и комнатой, и обстановкой, и материальной непрактичностью она смущала соседей.

После войны во дворе на площадке перед гаражом устраивались танцы. Ребята приносили приемник с самодельным громоздким усилителем. Гремели вальсы Вальдтейфеля и Штрауса, довоенные песни Шульженко, трофейные фокстроты и любимая пластинка тех незабываемых лет — танго из кинофильма «Петер». Дом от подвала до чердака шаркал по сухому асфальту.

«Танцуй танго, мне так легко». В этот момент мы представляли Франческу Гааль с белой хризантемой в петлице фрака.

Скудный военный и послевоенный быт требовал, хоть на время, роскошных иллюзий. Они заменяли многое.

Зойка на танцы являлась в ковбойке и с неизменной «беломориной» в левом уголке рта. И она тоже, как, наверное, многие на этом затанцованном асфальте, представляла себя изящной Франческой. Она хватала за талию какую-нибудь из девиц и молодцеватой походочкой летела из одного угла площадки в другой. На углу она разворачивалась и заставляла партнершу идти, как в кинофильме, боком, легким кошачьим шагом. Девица жеманилась, не понимая этой непринужденной и веселой игры, демонстрировала на лице отчужденность. Разные бабушки тоже были шокированы Зойкиной ковбойкой, папиросой в зубах.

Шло время, но в комнате Зойки ничего не менялось. Большое окно еще лет пять после войны закрывала бумажная светомаскировочная штора. Кровать и кушетка, между ними стол и в самом углу — единственное Зойкино достояние — этажерка с книгами.

Честно говоря, я даже не знаю, на что Зойка жила. Помогали ли ей родственники? Или существовала маленькая пенсия за мать? Иногда она подрабатывала на почте. Книги она покупала редко, но уже в то время у нее был весь Достоевский и весь Диккенс — ее любимые писатели. Зойке не хватало подруг, собеседников. И как-то получилось, что вокруг нее стали группироваться мальчишки. Эдик Перлин зайдет поиграть в шахматы, Виталька Милягин — поговорить. А мне уже тринадцать лет.

Зойка сидит за столом с книгой. Рядом с нею пепельница. Ее круглое, татарское лицо блестит. Возле левой ноздри черный пористый комочек бородавки. Большие серые глаза глядят печально и умно.

Зойка учится на заочном отделении филфака. Когда она занимается — неизвестно, но вроде переходит с курса на курс.

Мне под вечер просто нечего делать, я зашел убить время, но у Зойки свои правила.

— Слушай, Дима, — говорит Зойка, — давай я тебе почитаю.

И она читает мне вслух одну, две, десять страниц из «Бесов» Достоевского, из «Идиота», подклеенного папиросной бумагой, из «Бедных людей» с ломкими, пожелтевшими страницами. Иногда она читает главы из Диккенса: «Жизнь Давида Копперфильда, рассказанная им самим», «Жизнь и приключения Николаса Никольби» и «Посмертные записки Пиквинского клуба»; в ее интерпретации — это новые произведения, хотя я и читал их раньше. Ничего почти не объясняя, она чистит произведение, как новогодний мандарин.

— Ты обрати внимание на юмор.

И зверь под названием юмор раз от разу становится для меня менее загадочным.

За стеной уже слышны «Последние известия». Того и гляди, меня начнут разыскивать, но Зойка неумолима.

— Теперь сам, Дима, прочти страничку из прекрасной книжки «Невидимки за работой». Правда здорово?

Как же много книг у нее помещалось на этажерке! Или, может быть, их казалось много, потому что все это были тома освоенные, хорошо известные владелице? Она ориентировалась в них, как крестьянка в огороде.

Уже в то время дала мне Зойка урок книжного собирания. А жизнь с ее модой не дефицит подгоняет: бери, что дают! А зачем? Мы покупаем книги, которые уже не успеем прочесть. Ведь бумага современной книги рассчитана на жизнь в два-три десятилетия.

Часто в спорах о возникновении книжного дефицита ссылаются на одну распространенную издавна традицию: семейные библиотеки, складывающиеся годами. Все правильно, кроме одного: это были прочитанные и освоенные библиотеки. И когда в писательской «Книжной лавке» мне хочется взять очередной вышедший том, впрямую своим содержанием не затрагивающий моих читательских или писательских интересов, я вспоминаю Зойку, которая, наверное, могла бы вынести свою библиотеку на плече.