Мемуары сорокалетнего

Если мне надо вывезти готовую продукцию с фабрики, я никогда не околачиваюсь по разным автобазам и приемным автохозяйств. Я прост, как истина. Я пишу заявочку. На беленьком бланке. С печатью. С подписью главбуха и банковскими реквизитами. Официальную. У нас все должно быть точно, определенно, по графику. Мы социализм. А уж если база мне отказывает, не дает в срок машину, тут-то я берусь за телефон. Я на работе делов не срываю, я привык премию получать, в передовиках ходить. Нет, нет, не днем — зачем портить себе нервы невысокоэффективными звонками. Мне дня и на свои дела не хватает. И в плавательный бассейн нужно сходить, чтобы поддерживать свое здоровье, а зимой и в баню с хорошей парилкой сбегать. Да мало ли днем разнообразных дел. Ведь иногда и дражайшая половина Клавдия Павловна дает отдельные поручения. Я тогда беру директорскую «Волгу» и на базу, говорю, к химикам, выбивать дефицитное сырье, по другим разнообразным делам, так я говорю. Сергей Николаевич — истинный руководитель нашей фабрики, человек, мудро и спокойно живущий сам и понимающий коренные устремления окружающих, Сергей Николаевич никогда мне в машине не откажет. Только, может, даст маленькое порученьице: колбаски копчененькой достать, баночку икорки, флакончик пантокрина, рубашечку какую-нибудь импортную. Вот и действую целый день по городу. Свое, чужое, государственное — не разделяю. А зато вечером компенсирую истраченное на личные нужды время телефонной работой. Сажусь в роскошном, вишневого цвета халате с атласными лацканами в мягкое импортное кресло, Клавдия Павловна подает мне кофе в фарфоровой кузнецовской чашечке. Бережно поднимаю я телефонную трубку, заношу торжествующую длань над диском и — трепещи, супостат.

— Это директор автобазы?

— Слушаю вас.

— Прошу прощения за ночное вторжение. Говорит директор фабрики гибких пластинок Борис Артемьевич Макаров. Я по поводу машины для вывоза нашей продукции.

— Сейчас идет уборочная, Борис Артемьевич, — урезонивает меня автобаза, — машины все лимитированы.

И тут я бросаю козырь. Мое изобретение, моя придумка. Мой талантливый блеф.

— У нас тоже государственное дело, — говорю я, звеня металлом в голосе. — И во время уборочной кампании мы не можем оставить тружеников села без высокой культуры. А что касается выделения нам машины, этот вопрос согласован с райкомом…

Кутаясь в шуршащий халат, я попиваю кофе. Напротив меня сидит драгоценнейшая Клавдия Павловна и из кузнецовской же чашечки пьет настой лечебных трав, рекомендованный светилами медицинской науки, и оба мы улыбаемся друг другу. Нежно, с любовью и пониманием. А потом начинаем хохотать.

Вот неумехи, вот балбесы, вот не умеющие жить лошаки! Каждый из нас в эту минуту представляет, как сидит, расставив босые ноги на кровати, понурившийся директор, объятый думой, соображает, с кем же в райкоме согласовала фабрика гибких пластинок реквизицию машины из уборочных фондов. С кем? Думай, голубчик. Подопри буйную головушку кулачком. С кем? С уборщицей тетей Пашей! Своевременно надо думать и реагировать. Голова нам дана, чтобы думать, выходы и щелки в жизни искать.

А перед отпуском, нашим самым золотым, коронным в жизни временем, телефон незаменим. Мы в этот период, как бы ни было на работе трудно, какая бы личная круговерть нас ни расшвыривала, мы с Клавдией Павловной часика в три приезжаем домой и необходимые, «горячие» точки нашей родины обзваниваем вместе. Обзваниваем только по срочной связи да еще с просьбой, дабы телефонистка сообщала абоненту, что, мол, «по срочному». В другом городе никому и в голову не придет, что кто-то по тройному тарифу, по личному телефону звонит. На такое способны только безумцы и писатели. Только со служебного!

Сначала Клавдия Павловна своим волнующим, как виолончель, голосом произносит: «Это Паланга? Я просила директора пансионата «Гинтарас». Директор? Простите, пожалуйста, ваше имя-отчество? Благодарю, я записала. — Клавдия Павловна ведет свою партию в молниеносном, атакующем стиле. — Это секретарь. Сейчас с вами будет говорить помощник начальника».

У меня другая роль и другой тон. Как завещал нам незабвенный Константин Сергеевич Станиславский, сценическая правда может родиться только в предлагаемых обстоятельствах. Я вальяжно откидываюсь в кресле, не торопясь беру из рук Клавдии Павловны телефонную трубку, чайной ложечкой имитирую щелчок переключения аппарата от секретаря к начальнику и голосом, которым владеют только люди, не привыкшие, чтобы им отказывали, барственно веря в эти предлагаемые обстоятельства, прошу два места в пансионате для директора фабрики гибких пластинок.

Ну конечно, заканчиваю я разговор, несколько штук дефицита директор вам привезет. Мы возьмем у коллег долгоиграющие диски. Директор, естественно, не будет в курсе. Я сам лично приготовлю пакет и попрошу супругу директора передать его вам. Начальника такого калибра не следует вмешивать в незначительные дела. Его фамилия для бронирования? И я, естественно, называю свою: Прохор Данилович Шуйский. Какова фамильица! И громко, и выразительно. Дело сделано.