Менделеев

В научной теории, философии химии и технологической практике Менделеев был не вполне последовательным материалистом. Об этом вполне ясно говорят многие его формулировки.

«Религиозно-философские понятия живут и развиваются уже многие тысячелетия, а те понятия, которыми руководится точно предсказывающая наука, возродились всего лишь несколько столетий и успели охватить лишь очень немногое». Те, кто хотят опередить науку, минуя путь постепенного накопления знаний, — «беснующиеся в метафизических мышлениях», «знахари». Истина им не дана. Но «люди, постепенно изучая вещество, им овладевают, точнее и точнее делают в отношении к нему предсказания, оправдываемые действительностью, шире и чаще пользуются им для своих потребностей и, нет повода видеть где-нибудь грань познания и обладания веществом».

«У научного изучения предметов две основных или конечных цели: предвидение и польза… Торжество научных предсказаний имело бы очень малое для людей значение, если бы оно не вело под конец к прямой общей пользе. Научные предсказания, основываясь на изучении, дают в обладание людское такие уверенности, при помощи которых можно направлять естество вещей в желаемую сторону».

Во всех этих определениях, рассыпанных по тексту и примечаниях «Основ химии», мы ясно различаем основы научного оптимизма, веру в конечный успех человеческих усилий по овладению природой, проповедь неотделимости теоретического знания от практики и общее глубоко материалистическое понимание природы, Еще яснее звучит это в следующей превосходной формулировке»:

«…То «теоретическое представление», которое не равно и не соответствует действительности, опыту и наблюдению — есть или простое умственное упражнение, или даже простой вздор и права на звание знания не имеет.

Знанием в строгом смысле должно называть в настоящее время только то, что представляет собой согласие теории с практикой внутреннего человеческого бытия — с внешним проявлением действительности в природе, и только с тех пор, как этот род мышления в человечестве родился, начинаются действительно новые завоевания, людьми произведенные».

Тут бесспорны черты диалектико-материалистической теории познания. Но чем дальше Менделеев отходит от философии точных наук, тем его гносеологические положения становятся более и более противоречащими характеру собственных его научных заслуг и их величине.

«Я стараюсь остаться реалистом, каким был до сих пор», — говорит он в «Заветных мыслях», в этом своде мировоззренческих высказываний. Реализм же по Менделееву не соответствует ни идеализму, ни материализму, и его можно поставить «в средине между ними». «Искусственный дуализм, признающий только дух и вещество и упускающий третье основное современное понятие о силе или энергии, сыграло уже свою роль в мире, в котором непостижимой тайной надолго останется единство мира, тройственность исходных понятий (дух, сила, вещество) и слияние их во всем том, что подлежит суждению или объяснению в людских отношениях».

Если бы это было выступлением против дуализма, за психофизический монизм, Менделеев не сходил бы с почвы диалектического материализма. Но введение третьей категории — силы — (см. разбор понятий движения и силы в «Диалектике природы» ф. Энгельса) сближает высказанное положение со станом тех естествоиспытателей, которым Ф. Энгельс обращал свое предостережение: «физика, — берегись метафизики!» (в том смысле, что пренебрежение к философии оставляет естественника зачастую во власти бессознательно усвоенных доставшихся по наследству и некритически воспринятых метафизических суеверий).

Мы уже отмечали склонность Менделеева к триадам; будучи поставлен перед лицом двух взаимно исключенных положений, он стремится найти третье, — их объединяющее. Подобно материализму, идеализму и — реализму, духу, материи и — силе, он составляет чисто идеалистическую триаду «союзности, мены и любви», «которые в сущности заложены уже в зверях, но развиваются только в людях». Разумеется, в этом нельзя еще видеть гегелевских триад. Ни состав библиотеки, ни полученное образование, ни научные труды не дают повода судить о сколько-нибудь большом интересе Менделеева к философии, как самостоятельной дисциплине. Надо полагать что стремление к установлению тройственности исходных понятий было лишь привычным методом примирения «данного с заданным», объясняемым перекрестными влияниями господствовавших философских школ, «своеобычно» им воспринятыми. В этом смысле чрезвычайно любопытна запись, сделанная Менделеевым на вкладном листе Хронологического каталога личной библиотеки:

В этом черновике, представляющем очевидно незаконченную попытку классификации книг, а тем самым и классификации их содержания, присутствуют опять излюбленные триады: 1) Искусство — знание, польза и 2) Область человеческой деятельности, покоящаяся на бессознательном (горизонтальный ряд), на знании (левый столбец) и на пользе (правый столбец). Фигура треугольника лишний раз подчеркивает привычную тройственность менделеевских представлений о мире.