Мене, текел, фарес

Получилось ужасно бестактно то, как я ответила ему. Но я вовсе не хотела уязвить его за словесную немощь, вышла какая-то игра подсознательного:

— Даже и не заикайся об этом!

— В чем дело? — отец Петр поднялся из-за стола, потирая руки так, словно они озябли. — Понимаю, у вас с отцом Филиппом были добрые отношения... Он даже хотел, чтобы вы представляли его сторону на переговорах с нами. И мы согласились. Но — все бывает! Сочувствуем! Диагноз поставил врач. Григорий его только вам повторил: шизофрения, острый дебют.

— Куда вы положили его? — спросила я. И вспомнив, что почти именно так спрашивала Мария Магдалина двух Ангелов у пустого гроба, почти крикнула: — Куда его увезли?

Отец Петр пожал плечами:

— Бог знает... Я не специалист. Но вы не волнуйтесь. Его там подержат недельки две, подлечат, потом, если дело пойдет на поправку, выпишут. Ему нужен покой. Его, знаете ли, очень перегрузили этим неподъемным заданием. Мы соболезнуем. Будем молиться за него. Мы уже сегодня молились, когда это случилось с ним в алтаре.

— Отец Петр вышел к прихожанам и попросил их святых молитв за тяжко болящего иеромонаха Филиппа! — подтвердил Урфин.

— Он вообще последнее время был очень нервный, мнительный, болезненно мнительный, — сказал отец Петр. — Наша Зоя Олеговна первая заметила неладное — она ведь у нас заслуженный психиатр, эксперт высшей категории. У нее с самого начала были кое-какие профессиональные подозрения. И она как врач вела за ним наблюдение. А сегодня случилось обострение. Может быть, оно было спровоцировано этой тяжелой ситуацией — так бы жил он и жил со своей вялотекущей болезнью годы, и никто бы ни о чем не догадывался. Но — перенапрягся, переусердствовал... Вышел причащать с Чашей, к нему мои прихожане стали подходить — он им вопросы задает, разговаривает, помилуйте, какие в этот момент могут быть разговоры? Какие вопросы? — и в результате их не причащает... Ну я вышел, отобрал у него Чашу. Есть же какой-то предел!

— Куда вы его запихнули? Где он, в какой больнице? — еще раз спросила я.

— С ним наша Зоя Олеговна и наши алтарники. О нем позаботятся. Сейчас все узнают и нам сообщат. Мы вам позвоним. Ну а как там наш отец Гавриил? Он ведь у вас живет? Слышали от него о вас только хорошее, — примирительно сказал отец Петр.

— Трудно ему будет, — вздохнул Урфин, — представления его, к сожалению, самые романтические.

— Француз, — как бы давая свое объяснение его романтизму, всплеснул руками отец Петр, — французское легкомыслие: приехать в Россию принимать Православие вот так — с бухты-барахты... Я его предупреждал. Такой ортодоксикоз очень опасен. Не хотите ли с нами супу?

...А отец Гавриил, или, как его все упорно потом называли, Габриэль, гнал в это время за психовозкой. По счастью, было же воскресенье, ни заторов, ни пробок — иначе бы не угнался за любителем Пресли, включившим сирену... Ехали долго, путано, Габриэль перестал ориентироваться — знакомые улицы кончились, все время куда-то сворачивали, переезжали мосты, гнали по одинаковым унылым кварталам, наконец психовозка остановилась перед воротами больницы, они распахнулись, чтобы закрыться перед Габриэлем. Он попробовал пройти на территорию своим ходом, но его не пустили. Языка он не знает, где именно находится, не понимает, телефона поблизости нет. Филиппа он потерял. Помочь ему ничем не смог. Что происходит, он не понимает. Увидел только из окна машины, когда ждал меня у монастыря, эту буйную толпу, которая вдруг расступилась, и к задним дверцам машины алтарники отца Петра приволокли отца Филиппа. Заметил, что на нем были еще поручи, которые он не успел снять после того, как отслужил литургию. Поначалу он подумал — наверное, ему плохо, раз его так тащат, может, сердечный приступ, но сразу понял, что тащат его не как больного, а как заключенного, толкают, пинают, запихивают, он сопротивляется, упрямо поднимает голову, они бьют его головой об край машины, заставляя нагнуть шею и влезть в дверь... Один из его монахов прорвался сквозь толпу, подскочил к психовозке, но — поздно. Двери уже закрылись. Он бухнулся на землю и лег под колеса, не думая о том, что водитель, подавая задом, мог его даже и не заметить. Однако, жилистая рука Урфина ухватила его за шиворот, какой-то детина из толпы взял его за ноги. Отволокли в сторону, передали в другие руки... Путь был открыт...

Габриэль мигом перескочил на водительское сиденье. Мотор был заведен, и он только подал вперед на три метра, перегораживая дорогу... Может быть, надо было выйти из машины и раскидать тех, кто держал Филиппа и за руки, и за ворот? Но он был так потрясен происходившим на его глазах, что все это ему казалось невероятным. Монах, упавший под колеса «скорой», вернул ему трагическое ощущение реальности.

Однако ничего он не добился, примчавшись сюда. Он вылез из машины и попытался объяснить охраннику больницы, что ему надо позвонить:

— Телефонить? — произнес он, делая рукой жест, словно он прижимает трубку к уху.