Менестрели в пальто макси (ЛП)

Нет уж, ты замечательно прижилась на Дне, так отлично вписалась, что даже я слегка побаиваюсь тебя. Вечером могли бы закатиться в кинцо, но обещался зайти один поэт. Ханыга, само собой. Каждый день заливает глаза, зато как пишет! Молодой, а лысый, будь готова. Может, слушай, и ему рис по-корейски? Он весь худущий, вечно голодный, говорит, солитер у него. Эх, нравится мне, когда обо всем начистоту. Может, правда, рису ему, а? Что тут смешного? Смотри, рис вроде бы еще остался. Как там его готовят по-корейски? А ну-ка, почитай! Ну, ладно уж, я - ты уже не разбираешь. «Осторожно надрезать брюхо живой собаки, вынуть внутренности... заполнить тремя килограммами риса... затем брюхо зашивается, а собака - еще живая! - подвешивается на крюке и избивается до тех пор, пока рис не набухнет и не станет мягким». Нет. Спасибо. Можешь сама готовить. Я покамест...

Эй, ты чего? Что делаешь? Кончай, слышь?! Ты что задумала, а? Да брось ты этот нож, ну его. Фрау Комар, помогите! Матильда! Мирски! Не-е-ет! Люди! Она ведь меня... Ой!

Ой! Режь осторожней! Ради тебя все вытерплю. Сможете оба с этим недоумком... Ой! Ну, с поэтом... Отодвинь ты мои кишки да вместе с тазом подальше... вонища же, я ведь уже налакался... Больно! Поаккуратнее накладывай рис-то! Хватит! О-о, хватит уже...

Эй, не колоти так больно! Ага, теперь бей, а ну, давай, давай! Хор-ро-шо! Еще! Помнишь, как я...

Как ты... Как мы с тобой оба... Ух ты, садомазохисточка, ученица Леопольда фон Захера! Ой, еще! Отлично работаешь, крепче, с оттяжкой! Ого, наш рис, сдается мне, набухает. Погоди, давай-ка сейчас я... Тс-с... Так, вот так... сеяли мы мак!.. До дна! До самого дна! А, поэт уже здесь? Садись, Полинер, обожди, мы сейчас! А-а-а-а-х! Садись, говорю, наливай... Н-ну! Столько риса! А соус какой!

Я тебе говорил, что здесь Дно, зачем пришел?

Мавританская, четырнадцать. Пей, Полинер. Ну, садись, что ли. Второй этаж, окна во двор. Пей и ты, Ангел свалки.

Дно и Дно. Вечером в кино. В подвале покажут «Робина Гуда». Производства 1938 года.

Ух ты, Комар вернулась! И Миллер! И Матильда здесь. Что, и Мирски? Полинер? Ведь она... Ну, ладно, ничего, садитесь, фрау Мирски. И ты, дорогая, присаживайся, смелей!

Теперь будем жить долго и счастливо!

Очень долго и очень даже счастливо. Мы постигли свою глубину.

Иные никогда не постигают.

1991

Брод

Pro memoria⁶

Встретились, как уговаривались, четверть века спустя. Четверть пришлась на 1985 - 1990 Anno Domini. Мы - шестеро седых юношей в черных костюмах и Долоресса Луст - старая красивая девушка в облегающих черных брюках.

С коричневыми коленкоровыми чемоданчиками, с шестью раскрытыми зонтами на длинных рукоятках, мы отправились в сквер близ башен св. Иоанна, где двадцать пять лет назад вовсю бурлил и пенился Пивной ларек. Молча склонили головы и возложили к этому месту скромный венок. Потом выстроились ровной шеренгой. Вынули из чемоданчиков принесенные бутылки, соорудили из них импровизированный прилавок, и Долоресса Луст, горластая торговка, принялась разливать янтарное пиво. «Мартовское», «Рижское», «Жигулевское». По капельке отлили на мостовую - духам былых времен.

После этого мы, шестеро парней в черных костюмах, белых сорочках, с узкими галстуками, отправились на Площадь. Из рухнувших надежд, идей, скверных воспоминаний, невинных творческих опытов, бесчисленных удостоверений и билетов всевозможных организаций, просроченных акций и банкнот сложили и зажгли великий Костер четверти века. Когда он как следует разгорелся, вынули свои брандспойты и излили свежее пиво на его жаркий пепел... Тогда в него опустилась на колени бывший секретарь комсомольской ячейки Долоресса Луст, резидент американской разведки в нашей Альма Матер. Послышалось уютное пш-ш-ш! - и все было кончено. Мы постояли, держа в руках черные шляпы. Плыли шелковые паутинки. Началось бабье лето.

Бабье лето... Мы взошли на холм за Вилейкой. Наши востроносые черные туфли побелели от пыли. Щеки обстрекались крапивой, а у Долорессы Луст даже ягодицы. Достигнув наконец вершины, мы встали среди зарослей боярышника и вербы у небольшой лощинки. Она походила на гробницу любви. Да, - прошептала Долоресса Луст, - здесь. Здесь, в этой впадинке, ровно Четверть века назад наша сподвижница Долоресса Луст благополучно рассталась с девственностью. Ее почти шутя сорвал канатоходец заезжего цирка. Не то Мурза, не то Джалиль, а может, Мурза Джалиль в одном лице. Долоресса Луст смахнула чистую слезу. После чего улеглась в лощинке, такая же трепетная и хрупкая, как и в те невообразимые времена. Мы, шестеро седовласых юношей, снова выстроились в аккуратную шеренгу...