Менестрели в пальто макси (ЛП)

Один я с грустью гляжу на освещенное окно. В тесноте и давке, в этом скопище людей я с трудом различаю облик моей возлюбленной, а уж она меня никак не видит. Явно! Вот она машет рукой, но, кажется, вовсе не мне, а замухрышке Каче с обвислыми усами. Где справедливость?! Я прилагаю усилия и мне удается в какой-то мере проникнуться приподнятым настроением толпы - люди раскачиваются, взявшись за руки, даже рецидивисты: сегодня все братья и сестры. Обнимитесь, миллионы! Я пожимаю руку приятелю Валантинасу, его чернявенькой Каме и даже беру лапу их славного Помы, поднимаю на руки юного Лукаса Александра, чтобы парнишка хотя бы издали увидел рыжую бороду главного менестреля и его поющие уста.

Буду ждать я во саду,

Если там тебя найду.

Я услышу тебя

В трели соловья.

Буду помнить голос чистый

В сиянье серебристом.

Кто-то из соседей выносит миниатюрный барабанчик, именуемый тамбурином. Известный своей грубостью и завистливо-черным нравом бритоголовый живописец (впоследствии в одном лишь спасательном жилете этот ловец славы попытается доплыть до берегов Швеции, но будет сбит русской ракетой) уже настраивает свою трубу. На первом этаже хрупкая дизайнерша Моргенрот так яростно терзает клавиатуру старенького Petroff’а

, что Кац взвизгивает от радости. Взрываются петарды и дымовые шашки, только вдруг - откуда ни возьмись выплывает большой синий фургон, за ним два фургончика поменьше - усиленный патруль. Спешат «на место происшествия». В самый его эпицентр. Оттуда высыпают парни в синих кителях, с резиновыми дубинками, да им ли совладать с упоенно веселящейся толпой! Милиционеров угощают колбасками, пивом, солеными огурчиками, даже вареньем. Обескураженные, те отбывают восвояси - возможно, поиски в трущобах соседних улиц окажутся более успешными. А Заречье бурлит, гудит, ходит ходуном. Все поют, обнимаются, словно на дворе не угрюмая осень, а рассвет весеннего дня. А ты, дорогая, беги, спеши ко мне, сколько можно ждать! Ах, наконец-то она меня видит. Машет мне рукой. Мне! Люди срочно натягивают здоровенный кус брезента, возлюбленная зажмуривается, зажимает нос, издает звук сродни заводскому гудку и - прыгает вниз. Ее длинная цветастая юбка закидывается наверх, и все Заречье может любоваться стройными ногами Доротеи-Лауры, ее гладкими бедрами и французскими кружевами. Аплодисменты, выкрики, музыка! Скок - она уже на твердой земле, уже млеет в моих объятиях, затем, высвободившись, со всеми подряд здоровается за руку. Щелк-щелк, вспышки фотоаппаратов. Она бросает в шляпу два фунта стерлингов, чмокает менестрелей в мокрые щеки. Целуется с Камой, Кестутом Валантинасом, Гербертом Фон. Затем вновь разбегается и повисает у меня на шее... Хрустнул мой седьмой позвонок, да ничего не поделаешь. Милый ты мой сумасброд! - орет она. - Так и знала, что ты выкинешь что-нибудь этакое... И снова целует - меня, а заодно и стоящего рядом заросшего щетиной забулдыгу. Всех! Ее домашние давно выкинули из квартиры все цветы - даже комнатные вместе с горшками: музыкантам и участникам праздника. Они выносят во двор огромные пузатые бутыли с мутным домашним вином - фиеста так фиеста!

Менестрели давно сменили ритм - сейчас их песни задорны и горячат кровь. На площадке кружатся пары: старый рецидивист пляшет в обнимку с продавщицей пивного ларька, почтальон пригласил толстуху-учительницу. Все нынче братья.

Мы же - Доротея-Лаура, Кама с семейством и семеро менестрелей - спускаемся в полуподвал к Герберту Фон ужинать: по-моему, имеем право! Персонал «Апотеки» поджидает нас в своей лаборатории, где изжарена уникальная яичница на триста четыре яйца. Менестрели в пальто макси mormorando гудят «Выход гладиаторов». Придя на место, срочно откупоривают «Палинку» и пиво, устраиваются на своем уже привычном месте - надгробии - и выпивают. Они пьют, закусывают и поют. Одновременно. Подбирая подходящее. «Тихо песня плывет над рекой...» Моя любимая удобно устроилась на моих дрожащих коленях. Я счастлив? Сам не знаю - некогда подумать. Хозяин Герберт форсирует какое-то водное препятствие - никак не может попасть в свою уборную. Неужели это наше море слез в ожидании концерта?

Все тише песня - уплыла за поля? Все больше пустых бутылок гулко скатывается по бугристому полу каретной мастерской. Куда-то в тартарары. Ничего не различаю. Где ты, курочка-ряба, где твое обещание снести золотое яичко? Омлета из него, конечно, не испечь, а все же... Где ты, однако?