Меня зовут Космо

Вернувшись в его комнату, я расхаживаю туда-сюда. Я пытаюсь разрядить напряжение, тыкаясь носом в живот Мистера Хрюка, пока тот не начинает визжать. Я отчаянно хочу хоть как-то утешить Макса, так что кладу Мистера Хрюка ему на колени, надеюсь, что этот жест выразит все мои чувства. «Моя игрушка — твоя, Макс. Моё сердце — твоё». Свинья смотрит на нас чёрными глазами-бусинками. Будет ли этого достаточно?

— Спасибо, парень, — говорит Макс, принимая подарок. Он гладит Мистера Хрюка по голове и фыркает. — Ты правда хочешь, чтобы я его взял?

Да.

— Ты же знаешь, я не могу его у тебя забрать.

Пожалуйста

.

— Но ты можешь поделиться им со мной.

Меня переполняет любовь к Максу, и я хочу — больше всего на свете — ответить ему так, чтобы он меня по-настоящему понял. Тут в дверь стучит Эммалина и заходит в комнату. Мы трое садимся на пол и долго-долго сидим в обнимку. Мы плачем. А потом ложимся вместе на кровать.

И смотрим в окно на звёзды.

«Вселенная такая большая, — сказал однажды Макс, — больше, чем ты можешь себе представить». Я сейчас думаю об этом. Думаю, сколько же времени мы потратили, чтобы избежать этого момента. Но нельзя убежать от неизбежного — даже если ты быстр, молод и ноги не болят от артрита. Даже если для бега у тебя в распоряжении вся вселенная.

Развод — это бордер-колли, которая затаилась в тёмном углу, высматривая наши слабые места.

25

Должно быть, я уснул, потому что следующее, что я помню, — погасший свет. В пляжном домике тихо, Эммалина вернулась в свою комнату, а Макс тихо толкает меня в плечо. Мои когти недавно подстригли, так что они почти не стучат, когда я встаю и иду за ним. Насколько понимаю, сейчас середина ночи. Через стеклянную дверь видна огромная луна. Макс, должно быть, проголодался. С чего ему ещё сейчас не спать? Может быть, у него в животе урчит. Да, точно. Мы идём на кухню для полуночного перекуса.

Я хватаюсь за эту мысль, даже когда Макс надевает кроссовки. Нужно ли мне залаять? Предупредить Маму и Папу? Или Макс просто хочет вывести меня из дома, чтобы я сделал свои дела? Вдруг он неправильно меня понял? Я парализован нерешительностью. Мне не хочется, чтобы у Макса были проблемы, но выходить из дома ночью рискованно и запрещено.

Макс!

Он выскальзывает за дверь ещё до того, как я успеваю собраться с мыслями. Я в панике следую за ним. Если Макс хочет уйти в ночь, я должен защищать его. Снаружи горят фонари. Волны громко шумят, заглушая всё остальное. Я жду, что Макс объяснится. Собственно, я умоляю

его объясниться: скулю, утыкаюсь мокрым носом ему в руки. Его кожа горькая от крема для загара.

— Знаю, — говорит он мне. — Прости. Но после всего, что произошло, я не смог заснуть. Я не могу там даже дышать. Не беспокойся. Я оставил записку Эммалине.

Это вызывает что-то из памяти — разговор о побеге, когда шёл снег. Я-то думал, он рассуждает чисто гипотетически! Мы что, убегаем? Прямо сейчас? От угрызений совести у меня бурлит в животе.

Я забыл Мистера Хрюка.

Просто оставил его в комнате Макса. Что будет, если он проснётся и увидит, что я его бросил? А как же еда? Как мы выживем без еды? Я, может быть, и люблю хвастаться охотничьими навыками, но я никогда не представлял себе, что мне придётся ими воспользоваться! Нет, вы можете представить, как я питаюсь сосновыми шишками и мелкими зверьками?

Стоп… Макс ни за что не убежал бы без рюкзака!

У Макса нет рюкзака. Он бы не бросил фотографию космонавта с автографом или лунные камни. Но, подняв голову, я замечаю небольшую сумку у него на плече. И она приводит меня в ужас. Мы проходим по мосту между домами, и перед нами открывается океан. Пляж пуст. Я никогда не видел его пустым. А звёзды! Небо здесь ярче, чем дома. В нашем районе можно разглядеть от силы несколько созвездий — дома и фонари светят слишком ярко. Но тут звёзд так много и они так близко, что я буквально чую их запах.

— Я не дам им разлучить нас, — шепчет Макс в ночь, — раз уж до этого дошло.

От паники у меня колет в груди. Мы не должны быть на улице. Мы должны сидеть дома, в безопасности. Но Макс не говорит ни слова, и мы идём и идём, оставляя следы на песке, пока у меня не устаёт левая лапа. Острая боль снова вернулась. Интересно, если я захромаю, если он увидит, что я хромаю, мы повернём назад? Тогда, может быть, никто и не заметит, что мы уходили.

Вдруг он поворачивает в переулок, отходящий от пляжа. Асфальт под ногами тёплый.

— Тут недалеко, — говорит он почти шёпотом. — Я видел, когда мы приезжали. Всего в нескольких кварталах.