Меня зовут Космо

Он может говорить со мной о чём угодно, и я послушаю. Вместо этого мы смотрим вместе телевизор, а всё вокруг пронизано печалью. Она видна в покачивающейся траве и слышна в шёпоте деревьев, она в облаках, собирающихся кучами, в хлопьях, которые мы едим, и в воздухе, которым дышим. Я до сих пор репетирую наш номер, до сих пор надеюсь, что Макс передумает, — что мы выйдем на сцену и покажем всем наши безупречные движения. Потому что я жду этого каждое мгновение. Телефонного звонка. Стука в дверь комнаты Макса. Какого-то сигнала, который скажет, что я ухожу, а Макс остаётся, что нас разлучают.

На четвёртую ночь мне снится, как Мама и Папа танцуют. Они в кухне, босиком, как раньше, когда я был маленьким. Мама одета в синее. Папа поднимает руку, примерно как меня научили делать передней лапой, и кружит её. Они улыбаются друг другу. И на этом сон заканчивается. Я хочу увидеть, что было дальше.

По крайней мере дважды в день я слышу, как Мама разговаривает по телефону.

— Не уверена, продаём ли мы дом, — говорит она как-то вечером, прижав рот к пластиковой трубке. — Нет, ещё нет… ну, мы это обсуждали. Юристы? Не знаю. Просто не знаю.

Хуже того: Мама захватила в плен Мистера Хрюка, которого я спрятал под кроватью Макса. «А, вот ты где», — говорит она ему. Я громко лаю, когда его бесцеремонно бросают в стиральную машину. Он кружится. Моя голова кружится вместе с ним. А потом он невыносимо пахнет чистотой. Знаю, Мама думает, что оказывает мне услугу.

Но поздней ночью я облизываю Мистера Хрюка, пока у меня язык не немеет, отчаянно стараясь, чтобы вернулся его прежний насыщенный запах. Что-то в этом хаосе должно остаться прежним. Можете даже сказать, что я стал одержим. Я навостряю уши и прикрываю глаза. Я кладу его на пол гостиной и снова и снова на него прыгаю. Визг в его животе превращается в тихое бормотание. Я рад, что все спят и не видят этого, потому что я отчаянно стараюсь быть сильным. Когда я наконец-то засыпаю, у меня появляется очень странная мысль: словно бордер-колли стоит здесь, надо мной, оскалив зубы.

После отъезда Папы домашних дел становится больше. Дядя Реджи помогает, как может. И я тоже: после ужина я отмываю тарелки языком, а когда подрастает трава, я обкусываю её зубами, но слишком много проглатываю, в конце концов меня тошнит, и я оставляю на ковре в гостиной ярко-зелёную горку. Которую, конечно же, помогаю убрать. Я раз за разом повторяю: «У нас всё хорошо. У нас всё хорошо». Интересно, я делаю то же самое, что и люди? Потому что ни у кого из нас ничего не хорошо.

На следующей неделе наступает самая жара. Макс бросает кубики льда мне в миску и проводит с Эммалиной больше времени, чем обычно. Они играют на качелях на заднем дворе, хотя Макс и говорит, что слишком взрослый для качелей. Они плавают в общественном бассейне и возвращаются с солнечными ожогами. Когда жара становится совсем убийственной, они закрываются в комнате Эммалины. Я вижу её плюшевые игрушки, разбросанные по всему полу. Игрушки Эммалины трогать нельзя, это я усвоил уже давно. Но я всё равно подталкиваю их носом, чтобы они сидели в ряд, как раньше, чтобы хоть как-то восстановить ощущение порядка в доме.

— Космо, — позже говорит Эммалина. — Ты обслюнявил всех моих зверей.

«Я старался, Эммалина»

. Я очень рад.

Уголком глаза я замечаю, что у неё есть плюшевая свинья. Может быть, мне принести Мистера Хрюка поиграть? Ему редко удаётся встретиться с сородичами.

Эммалина смотрит на свои сандалии с динозаврами, потом поворачивается к Максу.

— Думаешь, когда мы вырастем, мы всегда будем грустными?

Макс поднимает плюшевую лошадь на дыбы и вдруг громко ржёт.

— Не думаю, что все взрослые такие.

— Моя подружка Сара говорит, что Папа никогда не вернётся.

— Скажи Саре, что она злюка.

Они замолкают. Лошадь движется вперёд.

— Папа Сары не вернулся, — говорит Эммалина. Макс не отвечает. — Папа будет снова жить с нами?

— Не знаю, Эм.

Эммалина сосредоточенно думает, хмуря лоб. Потом Макс уходит на кухню, чтобы приготовить что-нибудь перекусить — судя по запаху, картофельные чипсы. Я чувствую сопротивление, когда Эммалина проводит пальцами по моему меху, её руки липкие от сиропа.

— Космо, — тихо говорит она. — Ты же меня любишь, да? И не перестанешь никогда?

Я когда-то думал, что кино — это точное отображение реальной жизни. Хорошие ребята побеждают плохих. Войны заканчиваются. Люди расстаются, как Дэнни и Сэнди, а потом снова сходятся. Но я начинаю понимать, что мы просто стараемся жить настолько хорошо, насколько получается.

Тем вечером в комнате Эммалины мы листаем комикс «Кальвин и Хоббс», сложную историю о мальчике и его ручном тигре. Когда мы доходим до сцены, в которой Кальвин говорит о рае, я замечаю, что его представления отличаются от моих. Я думаю, что загробная жизнь — это яркое, бесконечное небо. Я верю, что души остаются вместе: люди и собаки, люди и тигры, и так было всегда.

— Это грустная история, — тихо говорит Эммалина. — Мне больше понравилось, когда они ели сэндвичи с тунцом.