Меня зовут Мина

Вночали псицеснарк был глыбыко ф ентом нуентомкакыво. Таком голглом голглом голглом школьнедоре. Пырхасть савсим нехте! Ранаранапаутру хоца так хоца а нехте. Ойуй! Тока фзлитицца — кырыса, нуилитам паталог. Паталоговыя такаэ кырыса. Кырысовый такоэ паталог. Вот! Нет аблаковыси. Тииимнатишша. И шорьки такиэ хливкия хливкаюцца — прссск, прссск. Хтотам? Хтотам? Кричицца хтотам! Авот и сииикрет! Ойуй! Никамунизгажу! Хрюкотают зелюки ужжашныя. Луше вофси нидумадь. Апатом бух калодис — фнис фнис фнис фнис фнис фнис фнис фнис фнис фнис да сритины. А са сритины — фверьх фверьх фверьх фверьх фверьх. Псицеснарк паднимица фверьх до синиванеба до пелыхаплакоф кутсных и перефых расных. Ибудит смияцца смияцца смияцца. Ибудит ойуй! Ойуй! Итак дасканчанья викофф. Тахда будитнам атвет. Апака думайм пра псицеснарка иутшимса пырхасть. Кричицца хтотам! Кричицца досамова званка. И писацца для чирипушки и дириктушки ато игзамен ни сваркаетцца ни сшорькаецца ни сзелюкаецца.

Фзаглючении пастроим лиснтсу паступеньгам паступеньгам фверьх патамуша атвет пряцца в аблаковыси хде перефыя. Нихдеишшо токатам. Крабкацца лесть литеть. Ойуй! Ойуй! Ойуй! Фверьх фверьх апатом вазвращщацца пад лууунной луууной па бизграйныму полюуу. Бац! Туты зкаске кааанетс!

Мне-то казалось, что я отлично справилась с заданием, тем более что времени дали совсем мало. Но они даже не дочитали моё творение до конца. Черепушка держала мой лист за уголок, точно он был пропитан ядом. И закатила знаменитую сцену — ну, помните, «безмозглая-мина-безумная-дебилка»? Когда она добралась до «позор-на-мою-голову», она уже брызгала слюной прямо мне в лицо. А меня вдруг потянуло погладить её по щеке. Ну как ещё человека утешить? Она была вся такая несчастная-разнесчастная. Мне ужасно хотелось сказать: «Да ладно, миссис Черпенс, не переживайте вы! Подумаешь, сочинение. Вы же от моей белиберды не умрёте? И вообще — почитайте, там кое-что очень здорово написано. И смешно. Ну не убивайтесь так, ей-богу! Другие-то хорошо написали. Вот у Саманты точно намного-много-много выше среднего».

Но я ни слова не могла Из себя выдавить. Просто пялилась на неё, и всё.

— Вы… — прошипела Черепунция мне в лицо.

— Мы? — Я очень удивилась.

— Вы, вы, барышня! Вы… непробиваемы!!!

— А нас надо пробить?

Тут уж она потащила мена к директору и вручила ему мою писанину. Он взял листок, точно послание с того света. Приподнял за краешек и скривился: то ли вонь почуял, то ли опасался чего-то очень-преочень опасного, заразного, ядовитого.

— Что… это? — произнёс он.

— Письменная работа, — ответила я.

— Письменная?

— Да, сэр. Она же написана.

— И что же тут, с твоего позволения, написано?

Он сверкнул очами. Заскрежетал зубами. Запыхтел. Ему действительно нужен ответ?

— Тут белиберда, сэр.

— ИМЕННО. БЕ-ЛИ-БЕР-ДА. ЛУЧШЕ НЕ СКАЖЕШЬ. ЦЕЛАЯ СТРАНИЦА. АБСОЛЮТНОЙ. ИДИОТСКОЙ. БЕЛИБЕРДЫ!

Я видела, что его так и подмывает выругаться, ввернуть какое-нибудь запретное словечко, как сделала миссис Черпенс. А меня так и подмывало сказать ему, что это нормально, что пусть — если ему от этого легче — обзывает меня, как хочет, даже покрепче[9]. Ведь я и на его голову позор. Так что пусть ругается — я выдержу, спорить не стану. Но я решила воздержаться. Просто сказала:

— Я согласна, сэр.

— Согласна? Ах, она согласна! Да что ты о себе возомнила? По какому праву?.. Кто ты такая?

— Не знаю, сэр. Самой интересно: кто я такая? И что я тут делаю?

Миссис Черпенс застонала. И ухватилась за край директорского стола.

— Издеваешься? — спросил директор.

— Нет, сэр.

Миссис Черпенс снова застонала.

— Дорин! — завопил директор. — Дорин, дайте-ка мне телефон её матери.

Из соседней комнаты появилась Дорин, секретарша директора.

— Да-да, мне нужно связаться с матерью вот этой барышни.