Меншиков

Итак, попытка Карла разбить русские армии турецким оружием не удалась. Меншиков же тем временем продолжал энергично крепить «другую сторону» — северо-запад. Санкт-Петербург становился на крепкие ноги, ширился, рос, торговал, населялся, прикрывался цепью надёжных фортеций.

В прутском несчастье Пётр утешал себя и других тем, что прекращение войны с турками даст возможность сосредоточить все силы на западе и тем самым быстрее закончить войну со Швецией. Теперь надо было со всей энергией браться за выполнение этой тяжёлой, но неотложной задачи. Тем более что с западного театра военных действий приходили неутешительные известия. По донесениям оттуда выходило, что датчане в жарком споре с саксонцами легкомысленно забывают сегодня утром то, что они хотели накануне вечером, а у саксонцев — у тех всегда находится какой-нибудь новый, не идущий ни к делу, ни к месту «убийственный» довод, доказывающий, к примеру, что через пять минут после смерти человек чувствует себя так же, как за пять минут до рождения, или что-нибудь в этом же роде.

Словом, находясь при Штральзунде, «войска нации, датские и саксонские, — доносил Петру посол Григорий Долгорукий, — действия ещё никакого до сих пор, несмотря на все наши понуждения и уговоры их, не начали затем, что министры и генералы не могли согласиться насчёт того, как начинать дело, а согласиться не могут больше по своим злобам и гордости».

Два месяца битых уже толклись у Штральзунда союзные армии. Не было артиллерии; торговались, кто должен её подвезти. Наступила зима. Нужно было незамедлительно решить вопрос о зимних квартирах для войск. Не стоять же всю зиму на одном месте, упёршись в ворота Штральзунда!

После весьма бурных дебатов решили: датский король оставляет в Померании на зиму 6 тысяч войска, саксонцы и русские зимуют все.

А с весны 1712 года снова начались разногласия, пошли бесконечные конференции, совещания…

— Снова затеяли болтовню! — швырял Пётр в сердцах донесения Долгорукого. — А ведь время не ждёт! — обратился он к Меншикову — Небось теперь Карл всех своих правителей в Швеции приказами завалил — готовить, сколачивать новую армию.

Чуть заметная улыбка раздвинула губы Данилыча.

— Из каких же запасов, мин херр? — И быстро добавил: — Это, надо сказать, не совсем зависит от них. Не совсем. Вот ежели турки…

Но Пётр перебил:

— Турки… Шафиров доносит, что они с Толстым сбились с ног, стараясь, чтобы Карл не оставался дольше в турецкой земле. Пишут, что визирь уже получил указ выпроводить Карла, а он упёрся — никак.

— Вот-вот! — кивал Меншиков.

— Сулил уже визирь Карлу и обозы и деньги. — продолжал Пётр. — А тот: «Дай мне тридцать тысяч солдат в конвой до шведской границы, тогда и отправлюсь».

— Ловко! — поднял брови Данилыч.

Барабаня пальцами по столу, Пётр глубоко вздохнул.

— Да-а, у турок всё может быть… — И, словно очнувшись, вдруг хлопнул ладонью о стол. — Короче говоря, Данилыч, надо будет тебе самому в Померанию собираться.

Меншиков так и думал: «Кончится этим».

— А чем, мин херр, меня подкрепишь?

— Корпусом Репнина в тридцать полков да… — подумал, потёр переносицу, — ещё на придаток, пожалуй, два полка гвардии дам. Хватит? Как думаешь?

— Хватит-то хватит, — раздумчиво протянул Меншиков, — да…

— Что?

— Уж очень тяжкое дело канитель-то путать с союзничками такими. Разговоров не оберёшься, а дела — чуть. Свары, склоки да лай.

— Сила не только в зубах, Данилыч. Зубаст кобель, да прост. И канитель путать да распутывать надо уметь, — Пошевелил пальцами, прищурил глаза. — Ту-ут дело такое! Попал в стаю — лай не лай, а хвостом виляй…

— У нас на Руси силу в пазухе носи, — бурчал Данилыч, поглаживая колени. — Ежели за спиной штыков не имеешь, то, как ни распутывай, какие турусы на колёсах ни подводи…

— И то, правда! — перебил его Пётр. — Только ведь я к тому, что одно другому не мешает. Про это ведь толк. Штык штыком, а язык языком. Не всё же только глубоко пахать, и пробороновать тоже нужно. А не то и граблями. — Погладил крышку стола и противно, как показалось Данилычу, сладенько так улыбнулся. — Грабельками надобно этак вот подчищать, подчищать, чтобы гладенько было… А потом вот что, Александр, — тихо, но властно произнёс Пётр, кладя ладони на стол, — теперь ты пойдёшь в Померанию, но, — нахмурился, — не мечтай, что ты там будешь вести себя как в Польше. Головой ответишь при самой малой жалобе на тебя. Так и знай!

Покусывая чубук потухшей трубки, светлейший растерянно улыбался.

— По правде говоря, не очень я хорошо разбираюсь, никак в толк не возьму, чего тебе, дьяволу, надо, — пожимал Пётр плечами. — Всё удаётся, всё есть! Тут бы и радоваться. А люди вдруг узнают… Думаешь, ладно мне слышать, как всякие хмылются: «А ещё чего вышло-то, наделал каких делов наш светлейший!» — и плюнул в сердцах на ковёр.

В послании к польскому королю, отправленном с Меншиковым, Пётр писал, что от сего верного своего фельдмаршала он надеется доброго успеха в Померании, и просил Августа «иметь к нему доверенность». Вслед Данилычу Пётр, как обещал, послал подкрепление: два полка гвардии и Репнина с тринадцатью полками.