Меншиков

Петра он встретил на коленях. Царь потребовал от него торжественного отречения от престола и клятвы: «воле родительской во всем повиноваться» и «наследства никогда, ни в какое время не искать, не желать и не принимать». В этот же день был обнародован манифест: «Сожалея о государстве своем и верных подданных — дабы от такого властителя наипаче прежнего в худое состояние не были приведены, — писал Петр в манифесте, — для пользы государственной, лишаем сына своего Алексея наследства по нас престола Всероссийского, хотя бы ни единой персоны нашей фамилии не осталось».

— А теперь открой всех людей, которые присоветовали тебе бегство, — потребовал Петр от Алексея. — И ежели что укроешь, — предупредил его, — на меня не пеняй, понеже вчерась перед народом объявлено, что за сие пардон не в пардон.

И Алексей начал «показывать»: оговорил Кикина, Вяземского, Василия Владимировича Долгорукого, царевну Марию Алексеевну…

Кикин не успел скрыться, его поймали в самом Петербурге, привели к Меншикову.

— Князь Василий Долгорукий взят ли? — спросил он Данилыча.

— Нет, не взят, — ответил Меншиков.

— Нас истяжут, Александр Данилович, — хрипел Кикин, — а Долгоруких царевич закрыл, фамилию пожалел…

Кикин признался, что к царевичу хаживал и про отъезд его к императору знал, советовал ему обратно не возвращаться… рассказал все, что знал. К тому, что уже было известно, нового ничего не добавил. И Меншиков распорядился отправить Кикина в Москву для дальнейшего расспроса и розыска.

Напрасно Кикин боялся, что князь Василий Долгорукий «уйдет от беды»: Меншиков схватил и его. Скованный, за крепким караулом, он был отправлен в Москву вслед за Кикиным.

Судьи Иван Ромодановский, Шереметев, Апраксин, Прозоровский вняли слезным мольбам старшего в роде Долгоруких — Якова Федоровича. «Помилуй, премилосердный государь, — написал Яков царю, — да не снидем в старости нашей в гроб с именем злодейского рода». Как же не внять было такой слезной мольбе? И судьи помиловали Долгоруким: приговорили сослать князя Василия в Соликамск.

Им, родовитым, весьма и весьма понятно такое заступничество князя Якова Федоровича Долгорукого. Пусть не родственник Яков Федорович Василию Владимировичу Долгорукому, пусть только однофамилец, но бесчестье же поражает весь род! Род Рюриковичей-Долгоруких!.. Яков Федорович должен был просить за Василия!

После суда над Шакловитым и его сообщниками, когда Василия Голицына приговорили к вечной ссылке, кто навестил его и осмелился провожать в дальний путь? Его двоюродный брат, Борис Голицын! Род, От него никуда не уйдешь!

Проходя как-то раз по берегу Невы, Апраксин увидел двух своих племянников, которые вместе с другими матросами били сваи. Остановился, увидев такое, Федор Матвеевич. Отирая потные лица, остановились и племянники, глядя на Дядю.

— Тяжело? — осведомился генерал-адмирал. И, не ожидая ответа, проворно сбросил мундир, засучил рукава и сам принялся тянуть канат «бабы»: я-де не лучше своих племянников!..

«Свой своему поневоле брат, — размышлял Меншиков, узнав о приговоре над Василием Долгоруким. — Значит, теперь весь род Долгоруких — мои заклятые враги, навечно, по гроб?.. Это надобно крепко запомнить!..»

По приказанию Петра, капитан-поручик гвардии Григорий Скорняков-Писарев неожиданно нагрянул в суздальский Покровский монастырь, где жила в заточении инокиня Елена, бывшая царица Евдокия Федоровна, захватил все ее бумаги и привез ее самое в Москву вместе с несколькими монахинями и другими близкими к ней людьми. Начались после этого сразу два следствия: по делу первого сына и по делу первой жены государя.

С расспросов и розысков открылось, что инокиня Елена жила в монастыре «неприлично монашескому званию и своему полу» — имела любовника; что разные нищие, бродяги и изумленные,[44] приходившие к ней якобы за подаянием, приносили ей от ее родственников Лопухиных, от царевны Марии Алексеевны и от других сочувствующих ей родовитых людей записки и письма, в которых они ругательски ругали царя; что в разговорах с монахинями и другими своими сторонниками инокиня Елена выражала надежду покинуть в скором времени монастырь и возвратиться ко двору, «потому что, — говорила она, — царевич-то из пеленок уже вывалился давненько. Стало быть, ждать осталось недолго».

Более всех надежду эту поддерживал в ней епископ Досифей: в церкви он поминал ее государыней, частенько рассказывал ей о бывших ему «хороших» видениях, пророчивших скорую смерть государю…

Любовник инокини Елены Глебов, духовник ее Андрей Пустынный и епископ Досифей были казнены, другие участники заговора наказаны телесно и сосланы. Инокиня Елена под строгим караулом была отправлена в Ладожский монастырь.

На этом московский розыск закончился, и Екатерина написала Меншикову из Преображенского:

«Прошу прикажите наискорее очистить для царевича Алексея Петровича двор бывший Шелтингов, где стоял шведский шаутбенахт,[45] и что испорчено, велите не мешкая починить».

Петр заспешил в Петербург.