Меншиков

Петр смеялся:

— Где уж там!.. Слезай, долговязый!..

Будто сам ловок был или ростом пониже его?!

Не доводилось на настоящих морских судах и за рулевым колесом как следует постоять. Переяславльское озеро — то не в счет, лужа! А на Белом море, когда они с Петром первый раз по нему плыли, только страху набрались.

Как начало тогда их швырять возле Соловецкого монастыря! Памятно на всю жизнь. За лодейного кормчего Антона Тимофеева им с Петром Алексеевичем всю жизнь надобно бога молить. Ловко он тогда яхту провел в Унскую-то губу. Не он бы — аминь! Кормили бы они с Петром Алексеевичем своими белыми телами рыбок в пучине морской.

— Н-да-а!.. На этаком море шибко не разгуляешься. А на Азов плыть — любота!

8

На 1695 год был объявлен поход, но не на Азов, а на Крым: Петр хотел скрыть истинную цель предстоящей кампании.

Огромное войско — старая дворянская конница под командованием Бориса Петровича Шереметева и украинские казаки под начальством гетмана Мазепы — стягивалось к низовьям Днепра. Войско нового строя — полки Преображенский, Семеновский, Бутырский, Лефортов, вместе с московскими стрельцами и городовыми солдатами всего 31000 человек, — было двинуто в землю донского казачьего войска, прилегавшую к турецким владениям. Командование этим войском было поручено консилии трех генералов — Гордона. Лефорта и Автонома Головина, но приказы консилии могли вступить в силу не иначе, как с согласия бомбардира Преображенского полка Петра Алексеева. Сам Петр принял на себя командование бомбардирской ротой. Данилыч находился при нем.

Собравшись в Тамбове, передовой Гордонов отряд в апреле месяце отправился сухим путем, через Черкасск, к Азову. Войска Головина и Лефорта сели на суда в Москве и поплыли Москва-рекой, Окой и Волгой. «Шутили под Кожуховом, а теперь под Азов играть идем», — писал Петр в Архангельск, Апраксину.

Плыли «с зело большими препонами».

Крепко держали противные ветры. В Дединове простояли два дня, в Муроме — три, «а больше задержка была, — как писал Петр Виниусу, — от глупых кормщиков и работников, которые именем слывут мастера, а дела от них — что земля до неба».

В Нижнем тоже долго стояли, дожидались отставших судов, которые «в три дня насилу пришли, — доносил Петр князю-кесарю Ромодановскому. — И из тех многие небрежением глупых кормщиков, также и суды, которые делали гости, гораздо худы, иные насилу пришли».

За Нижним погода наладилась. Над рекой резво летали проворные ласточки и звонко щебетали, опускаясь к самой воде. Меж осок в заводинах, в светлых окнах, как в зеркале, опрокинулся лес. Бывало, что и густели волнистые овчины облаков и сдвигались, спускались ниже, плотно закрывая знойное солнце. Тогда темнело в прибрежных лесах, падали крупные капли дождя, чаще, чаще… косой пеленой лилась на поля и леса богатырская сила. Проливалась, и снова синела небесная глубь; пахло медом — зацветающей белой гречихой; веселели леса; ветер, облетая опушки, ласково сдувал с освеженной листвы крупные алмазные капли. И шелком блестели поля; дрожала, струилась, утопая в лазури, чистая, прозрачная даль.

Днями нежась и задремывая на солнце, вечерами прохлаждаясь за венгерским да ренским, отдыхали начальные люди. Растревоженные скромной красотой близкой их сердцу природы, солдаты на баржах пели протяжные песни, И в прибрежных долинах, откуда на зорьке веяло теплом и черемухой, до рассвета щелкали соловьи, по-особому оттеняя задумчивую тишину погожего летнего вечера. Все пело, цвело. Приближались веселые сенокосы.

Свободного времени в походе было хоть отбавляй, и Данилыч решил как следует натореть в морском деле. Страдало самолюбие, кроме всего: как же это он не умеет ловко лазать по реям, быстро ставить и убирать паруса, штурвал так держать, чтобы не полоскались «Христовы столешники»? Каждую свободную минуту он старался использовать с толком для дела. Присматривался к работе опытных матросов, все пробовал сам: когда по ходу дела требовалось, подносил кому следует из старых матросов чарку-другую, чтобы поведали они ему секреты свои, как надобно в том либо в другом случае чисто сработать, лихо, сноровисто, быстро, — «чтобы не успела стриженая девка косы заплести».

Алексашке было отлично известно, что лихостью да сноровкой в любом деле, а в морском тем более, Петр весьма дорожит, особенно когда сноровисто работает свой выученик — не иноземец, а русский. Но и без того Алексашка не мог себя иначе вести. Как это оказаться против других неумельцем? В любом доступном его уму и способностям деле он не мог отставать от других.

И на корабле, когда, кроме матросов, почти все отдыхали.