Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

— Но как же цеховой контроль и ОТК? У меня же мастер не принимает деталь, если она не соответствует нормативам. У тебя счет идет на миллиметры, у расточников и шлифовщиков — вообще «калибровка». А наши «стахановцы», вроде Петра Алексеевича, на которого работает вся бригада. Они, что тоже гонят «брак» сюда?

— «Профессор», — сказал Валера, — ты человек умный, но простых вещей не понимаешь. Люди должны работать и за свою работу получать деньги, чтобы жить. Это понятно?

— Понятно, — буркнул я, ничего не понимая.

— Так вот, если каждому платить только за то, что действительно пошло на сборку, то на заводе останется не так уж много людей. А что будут делать остальные? Им тоже нужно семьи кормить.

— Так получается, что один человек работает за несколько других? — спросил я.

— Получается так, — ответил Валерка, — но никто не знает, к счастью, кто этот «один» человек. Каждый думает, что это он. И старается. И получает премии. И все довольны. А об этой свалке многие просто не думают.

— И что, ничего нельзя изменить? — задал я наивный вопрос.

— Зачем? Ты видел большие деревянные ящики, валяющиеся в снегу по всем дворам завода, на которых написаны адреса и названия иностранных заводов и фирм? — продолжал объяснять мне Валера. — Это — современное станочное оборудование. Один такой станок стоит больше, чем все наши станки в цеху. Но он будет валяться под снегом, потому что никому не нужен. А мы с тобой работаем на довоенных трофейных станках «Крупа».

— Почему? — скорее уже из упрямства спросил я.

— А ты помнишь один такой станок, который стоит у нас посреди цеха, и который показывают приходящим экскурсиям школьников и студентов. Ты же знаешь, что на нем никто не работает, но при нем приставлен инженер, который ежедневно стирает с него пыль.

— Но почему нельзя пригласить иностранных специалистов, которые бы обучили нас с тобой и других, или послать кого–нибудь на учебу за границу?

Валера отличался удивительным терпением:

— Как ты не понимаешь? Это уже политика. Большая политика! И здесь техника — это всего лишь кусок металла. Кому это надо? У нас умеют считать только маленькие деньги. Например, нашу зарплату, чтобы мы не получали больше, чем нам положено. А большие деньги у нас никто не считает. Это — уже не деньги! Это — «народное достояние», которым государство может распоряжаться, как ему угодно, потому что государство у нас «народное».

— Ну да, и это «народное достояние» валяется на заводской свалке.

— Ты не волнуйся так! В нашей стране чугуна и стали хватит на каждую «душу населения», — закончил Валера этот разговор…

Смена закончилась. Переодеваемся и выходим к заводской проходной. Мы с Валерой прощаемся с ребятами.

— С наступающим Новым годом!

— Хорошо вам всем отметить праздник!

— Встретимся уже через год.

— Ребята, так мы вас вечером ждем, — это две девчонки с нашей бригады, с одной из которых «дружит» Валера.

— Да, конечно, мы будем, как договорились, — отвечает им Валера.

Мы выходим в морозный, еще не проснувшийся, большой старый парк, где каждое дерево в два–три раза старше нас. Здесь расходимся. Валера бежит на автобусную остановку:

— До вечера! — кричит он издалека и машет рукой.

Мне предстоит перейти железную дорогу. Этот переход, как бы из одного мира в другой, последнее время дается мне с трудом. Иногда, после второй или третьей смены, я сажусь на холодные рельсы и долго сижу. Вставать не хочется. В эти минуты жизнь кажется мне бессмысленной, загнавшей меня в тупик. Я дважды поступал в знаменитые инженерные Вузы и не был принят только потому, что у меня не было необходимого «производственного стажа». Поэтому я решил поработать на большом заводе, который видел до этого только в кино. Мне казалось, что здесь я смогу себя проверить, как будущий инженер, делая что–то конкретное и значимое для страны. Но, вскоре я понял, что завод — это огромная гигантская машина, в которой ты лишь маленький, незаметный винтик, и ты, как личность, здесь никому не интересен. Мое желание стать инженером исчезло. Когда я приехал сюда из Москвы, не поступив в МЭИ, то думал, что это ненадолго, так как меня этой осенью должны были призвать в армию. Но каково было мое удивление, когда медицинская комиссия военкомата меня забраковала из–за… плоскостопия, о котором я и не подозревал. Но ещё большим было изумление председателя медкомиссии, который никак не мог поверить в моё искреннее огорчение по этому поводу. Он же не мог знать, что это была моя последняя надежда вырваться отсюда. Теперь я не знал, как выбраться из этого города. Но надо было продолжать жить…

Когда прожектор мчащегося железнодорожного состава пронизывает темноту и высвечивает меня, я медленно встаю и перехожу пути…