Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

— Это было здорово, — начинаю рассказывать я. — Вы представляете, зал нашего заводского Дома культуры был переполнен. Люди даже стояли в проходах во время концерта. Принимали его восторженно. Он исполнял свои известные песни в сопровождении гитары и небольшого оркестра. В это время на экране демонстрировались фрагменты его фильмов. Он рассказывал много интересного о себе и о своих друзьях. О Петре Олейникове, Борисе Андрееве и других. Но самым потрясающим был конец концерта.

— А что было? — спрашивает Женя.

— Когда фактически концерт уже закончился, Бернес вышел из–за кулис один, казалось бы, поблагодарить за неистовые аплодисменты. И здесь он вдруг без музыкального сопровождения тихо запел:

«Враги сожгли родную хату, убили всю его семью.

Куда идти теперь солдату, куда нести печаль свою…»

— Я слышал эту песню впервые. Но зал, очевидно, её знал. Бернес пел в гробовой тишине. Такая же тишина сопровождала его, уходившего, после низкого поясного поклона в зал, за кулисы. Аплодисментов больше не было. Люди тихо вставали со своих мест и выходили. У многих были слезы на глазах. Меня это потрясло!

Ребята за столом притихли. Молчание прерывает Вера, как бы говоря сама себе:

— У меня родители остались здесь в брянских лесах. Я даже не знаю, где их могила.

— А мой отец умер уже после войны дома от ранений, — произносит тихо Женя. — Я ещё была маленькой, когда мы с мамой остались вдвоем.

— Мой отец и его брат вообще не вернулись с войны, — добавляет Валера.

Я молчу. Мой отец, пройдя войну от Ленинграда до Будапешта, к счастью, остался жив.

Наконец, Валерка первым приходит в себя:

— Ну, давайте, ребята, выпьем за наступающий Новый 1962‑й год. Пусть он нам всем принесет удачу!

— И за любовь! — добавляет Женя и, улыбаясь, смотрит на меня.

Сантехник

— Здравствуйте, я — сантехник.

В дверях стояла старушка лет шестидесяти.

— Здравствуй! Здравствуй, сынок. Проходи, пожалуйста. Уже заждались. Месяц почти, как вы в нашем доме работаете… А мы никак не дождемся.

— Вот и дождались, — сказал я, входя в квартиру. — Завтра начнем работать у вас. Я пришел проверить, все ли комнаты подготовлены к работе. Все жильцы дома?

Это была обычная ленинградская коммунальная квартира.

— Все готово, сынок, — засуетилась бабуся. — Можешь посмотреть. Некоторых жильцов сейчас дома нет. На работе. Но они мне ключи оставили. Не волнуйся!

— Вот и хорошо. Давайте начнем осмотр с этой. Чья это комната?

— Моя, моя. Заходи!

Я вошел. Комната была небольшая, вся заставленная старой мебелью. Справа от входа на всю

высоту стены была вделана изразцовая печь с красивым орнаментом плитки. У печи была сложена небольшая поленица дров и ведро с углем, возле которого был прислонен железный совок.

— Не жалко будет расставаться с печкой? — спросил я.

— Нет, сынок. Она, конечно, хорошо греет. Ничего не скажу. В блокаду она меня спасла. Но сейчас стало тяжело носить дрова, да и уголь трудно достать. Скорее бы вы уже подключили тепло. Мы все так этого ждем.

— Ничего, бабушка, через две–три недели закончим ваш дом. Так что через месяц подключим.

— Дай вам Бог здоровья, ребятки! За то добро, что вы людям делаете.

— Так, ну что? — я огляделся. — Стена под окном освобождена. А вот шкаф не отодвинут. Сегодня после обеда будем сверлить потолок. В вашей комнате пройдет стояк. Пыли, конечно, будет немного. Но все–таки, давайте отодвинем ваш шкаф, хотя бы на полметра.

Старинный, с зеркалом, еще, наверное, дореволюционный, шкаф неожиданно оказался нетяжелым. Я без особого напряжения сдвинул его. Из–за задней стенки выглянул край большой рамы. Из любопытства я вытащил раму, перевернул картину и увидел… портрет Сталина! На большой цветной фоторепродукции Сталин был в серо–голубой форме Генералиссимуса со звездой Героя на кителе.

Я заметил, что за моей спиной наступила полная тишина. Я обернулся. Хозяйка стояла бледная, сцепив руки перед собой.

— Совсем, совсем забыла, — наконец заговорила она срывающимся голосом. — Это еще покойный муж снял его со стены в пятьдесят шестом и убрал за шкаф. А я о нем забыла. Что же теперь делать, сынок?

— Ничего не делать, — сказал я небрежно. — Пусть полежит еще там, где уже пролежал шесть лет. Ничего ему не будет. Идемте смотреть другие комнаты!

Бабуся открыла мне закрытые комнаты. В них было все подготовлено к работе: проходы освобождены, мебель накрыта, паркет застелен половиками или тряпками. Из одной комнаты вышел полный невысокий мужчина с лысой яйцевидной головой в майке и в пижамных штанах на подтяжках. Когда мы зашли в его комнату, он пренебрежительно произнес:

— Слушай, парень! Мне надо поставить дополнительные секции. У меня, видишь, комната больше других и окно выходит на улицу.

Я обходил комнату и к нему не обернулся:

— Во–первых, почему это мы — на «ты»? Во–вторых, я Вам не «парень»! А, в-третьих, если Вам что–то нужно, обращайся к бригадиру. — После этого я повернулся к нему.

Мужчина смотрел на меня, как на заговорившую швабру…

Наконец, он пришел в себя.