Меньшой потешный

— Дело, ребята, вот какое, — заговорил Петр. — Для потешной службы моей нужны мне ныне заправские ратники, мой собственный потешный полк. Но зову я только тех, что пожелают идти ко мне доброй волей и охотой, что готовы без опаски и оглядки служить мне, исполнять все то, что ни повелю. Неволить никого я не желаю. Поняли? Но найдутся меж вами, я думаю, и без того добровольные охотники послужить царю верой и правдой?

Ратная служба на Руси в былое время была не в пример нынешней — куда строже и тяжелей, да притом и бессрочная. Коли взаправду новый полк у царя Петра Алексеевича будет все одно, что другие, — так чем идти туда на кабалу вечную, наперед-то надо было семь раз примерить, поразмыслить, пораскинуть умом-разумом.

Того же мнения, должно быть, был и рассудливый шотландец Патрик Гордон, когда на добровольный призыв царя никто сперва не откликнулся: задние, видимо, прятались за спины соседей, а стоявшие на виду уставились в землю. Наклонясь к Петру, Гордон шепотом сказал ему несколько слов. Но Петр нетерпеливо тряхнул головой и звенящим голосом крикнул челядинцам.

— Так что же, ребята? Найдется меж вами кто или нет?

Толпа загудела и сквозь это гуденье можно было разобрать отрывочный говор:

— Коли служить государю, так не все ли едино, — где да как! — говорил один голос. — Нешто это служба, где семеро одну соломинку несут? Чем без пути болтаться, так лучше ж по призыву идти. Велит голову сложить — сложим, не покинем!

— Ты, Серега, знамо, забубенная башка! — загалдели в ответ другие. — Грудь нараспашку, язык на плечо. А как за вихор поволокут…

— Зачем за вихор? И так пойдем!

— И ступай. Кто тебя держит, бесшабашная голова! Вольному воля…

— И пойду! Пропустите, что ли!

Вперед протискался среднего роста, но широкоплечий, ширококостный, беззаботного вида малый лет двадцати четырех, в одежде придворного конюха и, остановясь перед крыльцом, поклонился земно.

Затуманившиеся было черты лица царя-отрока точно осветились разом проглянувшим из-за туч солнцем. Он сошел на нижнюю ступеньку крыльца и, положив руку на плечо своего первого добровольца как-то необычно ласково спросил его:

— Ты, стало быть, идешь не по нужде горькой, а по охоте вольной?

— По всей охоте, надёжа-государь!

— А ружьем владеть умеешь?

— Есть, государь, у меня ружьишко немудрящее: грешным делом, похлопываю.

— Стало быть, и с ручной гранатой справишься?

— Рады стараться твоему величеству!

— Каяться вовек не будешь: даю тебе на том мое царское слово. Ни кола, ни двора у тебя, я чай, нету?

— Нет, государь.

— Так жалую тебя тут, в Преображенском, земельным наделом под двор, да лесом, сколько нужно для постройки.

— Спасибо тебе, кормилец наш!

Пожалованный бухнул в ноги великодушному государю. Петр украдкой глянул опять на Гордона, с добродушной улыбкой наблюдавшего за обоими, и обернулся к Зотову:

— Запиши-ка этого молодца первым бомбардиром[3] в наш потешный полк.

Зотов достал из кармана записную книжку и свысока отнесся к молодцу:

— Как тебя записать-то?

— Ужели ты его не помнишь, Никита Мосеич? — укорил своего учителя Петр. — Это Серега, второй конюх при наших потешных лошадях.

— Пиши, сударь, — сказал, приподнимаясь с земли, Серега: — Сергей Леонтьев сын, по прозванью Бухвостов.

VIII

— Поздравляю, ваше величество! — заметил по-английски Петру шотландец Гордон, указывая рукой на скучившуюся перед крыльцом придворную челядь. — Пример, как видите, заразителен: сейчас явятся еще новые добровольцы.

И точно: толпа, как море, заволновалась, одни подталкивали других.

— Идти так идти! На миру и смерть красна.

Но прежде чем кто-либо окончательно выступил перед другими откуда ни возьмись, перед молодым царем очутился Алексашка — без лотка, который он сложил в стороне наземь.

— Прости, батюшка-царь, прими и меня, пожалуй! Кругом раздался сдержанный смех; на губах самого Петра заиграла снисходительная усмешка.

— Ты тоже в мой потешный полк просишься?

— Точно так, государь. Прими, не откажи!

— Да не слышал ты разве, что мне один взрослый люд нужен. А тебе сколько лет-то будет?

— Да недалеко от тебя, государь: десятый год на исходе, — бойко отвечал маленький пирожник, а сам, сложа руки, так умильно глядел снизу в лицо отрока-царя, что тому жаль его стало.

— В потешные свои, братец, мне тебя принять никак невозможно — более серьезно произнес Петр, — ростом-то ты уж больно не вышел. Но приблизить тебя к себе, пожалуй, приближу: в денщики к себе приму.

Алексашка так и подпрыгнул от радости, а потом вдруг, опустясь на колени, обнял обеими руками ноги своего молодого государя.

— Ну, ладно же… будет — говорил, видимо тронутый Петр. — И его, значит, занотуй, Мосеич, денщиком нашим. Александр Данилов сын Меншиков. Так, ведь?

— Так, государь, так, — отвечал Алексашка Меншиков с блещущими от выступивших у него слез глазами и безгранично счастливо встряхнул густыми кудрями.