Мент

В общем — Плюшкин. Это-та жадность его и подвела. Пришел раз, Женя-Жопа со шмоном. Дежурное мероприятие, скучное и формальное. Но не для Жени! Любил он это дело, искренне любил.

Женя, еще один прапор и Зверев — от осужденных — передвигались по проходу. Вертухаи шмонают, Зверев присматривает. Так по гуиневской инструкции положено. И вот в одной из тумбочек Жопа нашел литровую банку с кристаллическим белым порошком.

— Э-э, — сказал он, — сахар. Не положено.

— Да это не сахар, Женя, — ответил Зверев.

— Как же не сахар, когда сахар! Что же я — не вижу? — отозвался Жопа, чем-то напомнив Звереву Винни-Пуха.

— Нет, Женя, — поддержал Сашку второй прапорщик, — это не похоже на сахар. Это, кажись, порошок какой-то.

— Конечно! Я, бля, сахара не знаю! Вот мы, — Женя подмигнул напарнику, — сейчас экспертизу проведем. Экспресс, так сказать, анализ.

И с этими словами Жопа снял с банки крышку, широко раскрыл губастый рот и сыпанул сахар внутрь. Ах ты, жадность, жадность! Много высыпал! Винни-Пуху и не снилось.

Но вдруг исказился лик Жопы. Нет! Можно написать тоньше, поэтичней: о, Жопы лик! Ты исказился вмиг!… Так, пожалуй, красивше.

И стал Женя судорожно выплевывать сахар, который оказался стиральным порошком. Выталкивать его языком, мотать головой и таращить глаза. На губах образовалась пена. Фильм «Джентльмены удачи» видела вся страна, а вот сольный номер прапорщика с ласковым прозвищем Жопа — только два человека… Он хрипел, пускал пену и пытался что-то сказать. У него не получалось.

— Воды! — выдавил он наконец. — Воды! Но никто ему не помог — и напарник и Зверев хохотали, держась друг за друга. А пузыри все шли и шли, и скоро подбородок прапорщика Жени покрылся шикарной дедморозовской бородой.

Обнорского Зверев перетащил к себе в отряд, пристроил на непыльную работенку кладовщиком в мебельный цех. Цех исправно мастрячил мягкую мебель: диваны и кресла. Мебелюга получалась дубовая, совковая, но спросом пользовалась. По принципу: дешево и сердито. Производство лет двенадцать назад организовал один опер-бэх. Мужик толковый, то ли хохол, то ли еврей. Он, видимо, изначально заложил такие допуски и припуски в лекала… Ну, чтобы всем хватало! Тот опер уже давно откинулся, но… всем хватало. Ты вот думал: откель деньги на шикарный новогодний стол? Ну, не знаю, не знаю.

Обнорский в тему въехал. По плану мебельный цех выдавал в месяц двадцать шесть диванов и шестьдесят кресел. Сверх плана делали еще десяток диванов. Плюс кресла. Плюс какие-то пуфики и прочие шалабушки. Производство кипело… Допуски и припуски, заложенные хитрым бэхом, позволяли оставлять лоскут, мерный, фурнитуру бракованную и доску сосновую, сухую в потребных количествах. Всем было хорошо: потребитель получал свою недорогую мебель, зэки тоже кой-чего получали. Получала охрана, получала администрация. Последняя, кстати, меньше всех, да и не деньгами… Ну, например, позвонит прокурор: ну, ребята, беда… А что такое?… Да вот домик купил, бля! А мебели нету… Так-так-так. В чем проблема, Иван Иваныч? Это чего же, мы для прокуратуры, бля, диванчик не соорудим? Ну, Иваныч, обижаешь!

Обнорский бородой покрутил: ну ни х… себе! Нормально. Люблю мягкую мебель. Каждую неделю из зоны выскакивало сверх нормы два-три дивана. Обнорский про себя называл их дивоны, от слова диво. Потому что — действительно! — происходило маленькое чудо: сырья на двадцать шесть единиц, а продукции получается тридцать пять. Вот тебе и закон сохранения энергии. Загадка! Ни х… не понятно, но, как говорится, волнует.

Сам Обнорский с этого дива ничего (или почти ничего) не имел. Если не считать лояльного к себе отношения. Это, впрочем, немало… если когда-нибудь побываешь в зоне — сам поймешь. Но лучше не надо. Первый срок отбывал я в утробе… нич-чего там хорошего нет.

Советского Союза давно уже нет, но как воровали, так и воруем. Ну что ты тут поделаешь? Ну, традиции такие… У кого буддизм, у кого еще что. А в Отечестве — украсть. И пропить! Ну как без этого? Хоть проклятый царизьм, хоть — бля! — коммунисты, хоть демократия — невозможно не украсть… Починок в обморок падает: «А где налоги? Я, бля, козлы, последний раз спрашиваю: где налоги с уворованного? А? Вконец охренели! Поля никакого не видите».

За воровство, конечно, сажают. Но коли и так уж сидишь, то вроде и не очень страшно… Но это только кажется.

Это, ребята, только кажется… В шлюзе, соединяющем (или разделяющем) жилую и производственную зоны, опер задержал КамАЗ с готовой продукцией. По товарно-транспортной накладной значилось шесть диванов «Наташа». На самом деле диванчиков оказалось десять. Антиресно! — сказал опер. Был он из новеньких. Что происходит, еще не понимал, пылал служебным рвением.

— Антересно, — сказал опер, — откуда дровишки?

— Из лесу, вестимо, — сказал Обнорский. На накладных стояла его подпись.

— Слышь, Обнорский, — сказал опер. — В крупных размерах… понимаешь?

— Ага, — сказал Обнорский.

— Чего — ага? Ты ж сам-то не смог бы… верно?

— Не-а, — сказал Обнорский.

— Слышь ты, фантик, в крупных размерах. Два года.