Мент и бомжара (сборник)

В окне, на фоне слепяще-белого снега мелькнуло что-то темное, движущееся. Я всмотрелся – это был Володя. Он торопился, часто перебирал ногами, похоже, состояние у него было ничуть не лучше моего. Я бросился к двери, выскочил на крыльцо и все-таки успел вовремя, Володя только притворил за собой калитку. Мне нужно было увидеть нечто важное – оставляет ли он следы на снегу.

Я облегченно перевел дух – на снегу четко отпечатывались его узенькие остроносые туфельки. Значит, неведомые силы подхватили его не навсегда, они только вчера с ним немного пошалили, когда весь он был во власти моей настойки.

– Привет, старик, – сказал он и тихонько прошмыгнул мимо меня в дом, словно опасаясь посмотреть в глаза, словно знал не то про себя, не то про меня нечто такое, о чем говорить можно не сразу, не походя и уж, конечно, не на крыльце. Если вообще об этом можно говорить.

Когда я, заперев калитку и дверь, вернулся в дом, Володя сидел уже раздетый за столом и, подперев щеки кулачками, смотрел на меня, как маленькая обезьянка из клетки – с какой-то мудрой печалью, вернее, печальной мудростью, будто что-то открылось ему или что-то перед ним разверзлось.

– Садись, старик, – сказал он. – Разговор есть.

– И у меня кое-что есть, – я кивнул в сторону бутылки посредине стола.

– Это хорошо, – кивнул Володя, не видя бутылки, не слыша меня. Я понял – он откликался просто на звуки моего голоса – есть, дескать, здесь живое существо, и уже слава богу. – Я это… Вчера… Когда от тебя вышел… Вес потерял.

– В обществе?

– В природе. А когда протрезвел, вес вернулся.

– Это со многими бывает, когда люди за ум берутся, когда с выпивкой завязывают…

– Я на потолке спал, – сказал Володя обреченно.

– Жена видела?

– Да.

– И что сказала?

– Совсем, говорит, умом тронулся, совсем одурел мужик. А ты где спал?

– Не помню. У меня простынь с резинкой по краю… Может, я под нее забрался, и меня не подняло.

– Это все багульник… Я с утра прочитал про него в энциклопедии. За ним такое водится, о нем такое мнение… Если хочешь знать, его в противогазах собирают, чтобы умом не повредиться.

– Знаю.

– Потолок – это фигня, Витя… Есть кое-что покруче, есть кое-что пострашнее.

– Голоса? – спросил я, уже догадываясь, какая неожиданность подстерегла Володю этим утром.

– Да, – кивнул он. – Значит, и тебе это знакомо… В общем, так, старик… Все рушится, все рушится, все рушится. Понимаешь, что началось… Когда моя Калерия ушла на службу, я начал к тебе собираться, чтобы поделиться, рассказать, как вечером домой добирался… Ну, сам понимаешь… Ищу носки и не могу найти. И у меня вырвалось, непроизвольно, без зла, просто чтобы что-то произнести. И я сказал, не вслух даже, Витя, не вслух! Про себя! Внутрь, как бы… «И куда эта стерва носки подевала!» Так я подумал… И вдруг слышу ее голос… Представляешь? Причем не звуки, я чувствую, что она этих слов не произносила, и я услышал ее слова не ушами, Витя, не ушами! Они возникли во мне без участия органов речи и органов слуха! Я внятно выражаюсь?

– Вполне. И что же она сказала?

– Она говорит… «В комоде, в нижнем ящике… А что касается стервы, то пусть это останется на твоей совести, дорогой. Сочтемся славою», – последние слова она вроде бы как бы хмыкнула, понимаешь, с усмешечкой такой недоброй. А я еще не врубился, я все думаю, что беседую с ней так… Ну как бы тебе объяснить…

– Мысленно, – подсказал я.

– Во-во! Мысленно. Мы же все так тихонько бормочем про себя, материмся, с кем-то там отношения выясняем, начальство посылаем на все буквы алфавита… Со мной это частенько случается, а если я еще и рюмочку пропущу… то я, можно сказать, сам с собой и не замолкаю. Это у меня уже как бы и норма.

– Как и у всех нас, – кивнул я, разливая настойку по стопкам. Володя смотрел на льющуюся жидкость почти с ужасом, но не остановил меня, не отставил свою стопку в сторону, он просто завороженно смотрел на чуть зеленоватый напиток, да, он почему-то получился слегка зеленоватым, будто я настаивал его на молодой весенней травке.

– Так вот, направляюсь я к комоду, – продолжал Володя, – выдвигаю нижний ящик и вижу родимые свои носки. И говорю так негромко, скорее даже с благодарностью, чем с гневом… Почти вслух… А может быть, вообще только подумал… Но слова были такие… «У, изменщица коварная!» Витя…

– Ну?

– Витя, и она мне отвечает… Невесело так, без вызова или гонора бабьего… «А что, говорит, Володя, мне остается… Ты сам меня к этому подтолкнул. У тебя одни забавы, – это она на выпивку намекает, – у меня другие», – это уже она про блуд свой подлый и бесстыжий.

– Так, – откликнулся я, совершенно не представляя, что еще можно сказать Володе.

– Витя, я обошел всю квартиру – может, думаю, где прячется и из своего уголка глупости мне всякие свои выдает. Нигде никого. Звоню на работу. Калерия на месте. Голос, однако, невеселый, будто она и в самом деле со мной вот так поговорила… Понимаешь, что произошло… Сама того не желая, она тайну свою похотливую и открыла.