Менуэт святого Витта, Властелин пустоты

Не все гибнет в этом мире: уже скоро я должна почувствовать в себе биение еще одного сердца. У нас будет ребенок. Он сказал, что хочет, чтобы родился сын, потому что идет война и женщин больше не слушают. И вряд ли когда-нибудь начнут слушать снова.

Жду.

Может быть, я ему уже надоела. Только я не штампованная дура, как он говорит, когда сердится. Я просто его люблю.

После одной из размолвок он привел в дом вторую жену. Она беженка с севера, ее зовут Геро. Мы ладим.

Иногда он странно шутит. Я не всегда понимаю смысл этих шуток, но смеюсь, чтобы сделать ему приятное. Когда что-то у него идет не так, он приходит раздраженный и роняет посуду. В один из таких вечеров он запретил мне просить за кого бы то ни было, а на следующий день, когда я не послушалась, ударил меня. Но ведь люди идут ко мне со своими бедами, и я не могу отказать им в помощи, правда?

Он грозит, что прогонит меня совсем.

Хорошо, что Полидевк был вдов и бездетен и некому было за него просить. У нас никто не верит в то, что он на самом деле был связан со зверопоклонниками и замышлял злое, но говорить об этом вслух не полагается. Теперь на его месте Тирсис. Я редко его вижу.

Иногда приходит Кирейн. Он жалуется на Париса, на всякое начальство вообще, на учеников, которых ему дали, и боится объявленного переселения под землю. Он несчастный и немножко смешной. Говорит, что не может больше сочинять и не хочет. Часто он просит у меня Тихую Радость. Когда у меня есть, я даю немного.

А вчера приходил Парис, просил замолвить за него словечко. Попробую…

Кого я люблю на самом деле: своего мужа, вождя — или того полузабытого прекрасного юношу, онемевшего от горя при вести о том, что я выхожу за другого? Кого?

Прочь, запретная мысль, прочь! Я не должна так думать. Разве другим живется легче, чем мне? Я и мой будущий ребенок в безопасности. Меня охраняют, мне помогают в хозяйстве. Если все усилия окажутся напрасными и людям суждено погибнуть, мы умрем в числе последних. Мне завидуют. Что еще надо?

Я жду его.

На что я надеюсь: на то, что он придет сегодня, или на то, что не придет?

Опять?! Прочь, запретная мысль!..

Жду.

Длинная, очень длинная движущаяся колонна людей текла по дну ущелья, задерживаясь в узких местах, вызванных оползнями, плавно обтекая одиночные валуны, свалившиеся некогда сверху. Тысячелетие назад по дну ущелья бежала река, потом воду отвели и проложили дорогу. Теперь человеческая река текла вспять.

Словно водяная пыль над горным потоком, висела над рекой пыль каменная. Тысячи ног топтали древний путь в Столицу, которой никогда не существовало на этой планете и которая рождалась только теперь. Шарканье ног, скрежет и скрип груженых тележек, отрывистые команды, крики, разговоры, кашель стариков, детский плач — все это сливалось в единый ровный шум человеческой реки.

Высоко над всем этим на уступе скалы стояли два человека и смотрели сверху вниз на течение — туда, где живая река начинала петлять, а затем слитно взбегала по осыпи и навсегда скрывалась в стрельчатой дыре, пробитой в теле горы. Рядом с ними хищно пласталась, раскинув по камню стальные упоры, спаренная зенитка малого калибра с полностью заряженными кассетами. Оба ствола зенитки смотрели в противоположную сторону.

Отсюда двум людям были видны еще несколько уступов. Некоторые были расположены выше них, другие ниже. На ближайшем, совсем крохотном, помещался один солдат с пулеметом. В случае нападения заурядов пулеметчик должен был открыть по ним бесполезный огонь, чтобы отвлечь атаку на себя и дать возможность зенитке сделать как можно больше выстрелов.

Солдат был добровольцем и знал, что после его гибели жена и маленький ребенок будут обеспечены кровом и пищей в течение ближайшего года как минимум.

Об этом он крикнул двум людям на уступе с зениткой. И помахал рукой.

За шумом живой реки двое не расслышали его, но помахали в ответ. Затем они вернулись к прерванному разговору.

— Никогда не думал, что напоследок выступлю противником прогресса, — сказал Умнейший. — А ты? Впрочем, что я такое говорю. Уже хорошо, что ты раз в жизни выступил противником хоть чего-то. Так?

— Не знаю, — ответил Фрон. — Как-то не думал об этом.

— И не надо уже. Скоро будет поздно думать, а еще чуть погодя — нечем.

— Пугаешь?

— Нужно очень… Шел бы ты отсюда, а? Без тебя ведь обойдусь. Иди сейчас, еще догонишь. Это последние.

— Штрафные лагеря еще на поверхности, — отозвался Фрон.

— Никто не знает, где теперь штрафной лагерь, — возразил Умнейший.

— Никуда не уйду. Кто тебе кассеты подносить будет?

— Ты думаешь, нам долго придется стрелять? — Умнейший фыркнул. — Я сделал то, что надо было сделать… как хирург, который спасает человека, отнимая ему руки и ноги и не задумываясь над тем, что пройдет время — и калека станет его проклинать. А я с самого начала задумывался, да что там — знал. Уйдешь?

— Нет.

— Не хочешь жить?

— Хочу, — сказал Фрон. — Теперь я хорошо знаю, чего хочу. Жить я хочу, это точно.

— А чего ты тогда не хочешь?

— Может быть, не хочу, чтобы через тысячу лет у людей и тут появились люди разной ценности…