Мэр Кестербриджа

«Элизабет-Джейн Фарфрэ не сообщать о моей смерти, чтоб она не горевала обо мне.

И не хоронить меня в освященной земле.

И не нанимать церковного сторожа звонить в колокол.

И никого не приглашать проститься с моим мертвым телом.

И провожающим не идти за мной на моих похоронах.

И не сажать цветов на моей могиле.

И не вспоминать меня.

К сему ставлю свою подпись.

Майкл Хенчард»

— Что же нам делать? — проговорил Доналд, передавая листок Элизабет-Джейн.

Она пробормотала что-то невнятное.

— О, Доналд! — проговорила она наконец сквозь слезы. — Сколько в этом горечи! Ах, мне было бы не так тяжело, если бы не наше последнее прощание!.. Но этого изменить нельзя… ничего не поделаешь.

Все, о чем просил Хенчард в предсмертной агонии, Элизабет-Джейн исполнила, насколько это было возможно, но не потому, что считала последние слова священными, а зная, что тот, кто написал их, писал искренне. Она понимала, что это завещание — кусок той ткани, из которой была скроена вся его жизнь, и нельзя пренебречь им, чтобы доставить грустное удовольствие себе или обеспечить своему мужу репутацию великодушного человека.

И вот все ушло в прошлое, даже ее сожаления о том, что она превратно поняла его, когда он в последний раз пришел к ней, и не начала искать его раньше, хотя она глубоко и остро сожалела об этом довольно долго. Отныне и всю жизнь Элизабет-Джейн пребывала в широтах, отличавшихся тихой погодой, что приятно и удобно во всяком случае, а ей казалось вдвойне приятным и удобным после того Капернаума, в котором она провела предшествующие годы. Когда живые и яркие чувства первого периода замужества стали ровными и безмятежными, все то лучшее, что было в натуре Элизабет, побудило ее, общаясь с окружающими неимущими людьми, открывать им (некогда открывшуюся ей самой) тайну умения мириться с ограниченными возможностями, чего, по ее мнению, можно было достичь, искусственно увеличивая, как бы при помощи микроскопа, те минимальные радости, которые может иметь каждый, кто не испытывает тяжкого страдания, ибо подобные радости так же вдохновляюще влияют на жизнь, как и более широкие, но не захватывающие глубоко интересы.

Ее проповеди отраженно повлияли и на нее самое, и она поняла, что заслужить уважение на дне Кестербриджа — это почти то же самое, что завоевать славу в высших слоях общества. И в самом деле, положение у нее во многих отношениях было завидное; как говорится, за него надо было благодарить судьбу. Не ее вина, что она не проявляла благодарности открыто. Правильно или нет, но жизнь показала ей, что сомнительная честь совершить кратковременный переход по нашему скорбному миру вряд ли требует экспансивных излияний, даже если дорога внезапно озарилась на полпути такими яркими солнечными лучами, какие осветили ее путь. Однако, несмотря на твердое убеждение в том, что и она и любой другой человек заслуживает не меньше, чем получает, она не закрывала глаза на то, что некоторые получают гораздо меньше, чем заслуживают. И вынужденная признать, что ей посчастливилось, она не переставала удивляться, почему в жизни столь часто происходит непредвиденное: ведь нерушимое спокойствие в зрелости было даровано ей той, чья юность, казалось бы, научила ее, что счастье — только случайный эпизод в драме всеобщего горя.