Мэр Кестербриджа

Кристоферу Кони заткнули рот, и, не встретив ни у кого сочувствия, он забормотал себе под нос, чтобы дать выход своим чувствам:

— Будь я проклят, но уж если б я любил свою родину даже вполовину меньше, чем любит свою этот малый, я бы скорей согласился зарабатывать чисткой свиных хлевов у соседей, но не уехал бы на чужбину! Что до меня, то я люблю свою родину не больше, чем Ботани-Бэй![9]

— Ну-ка, попросим теперь молодого человека допеть балладу до конца, а то нам здесь ночевать придется, — сказал Лонгуэйс.

— Она вся, — отозвался певец, как бы извиняясь.

— Черт побери, так послушаем другую! — воскликнул хозяин мелочной лавки.

— А вы не можете спеть что-нибудь для дамского пола, сэр? — спросила тучная женщина в красном с разводами переднике, который так туго перетягивал ее телеса, что завязки совсем скрылись под складками жира.

— Дай ему вздохнуть… дай ему вздохнуть, тетка Каксом. Он еще не отдышался, — сказал стекольщик.

— Уже отдышался! — воскликнул молодой человек и, тотчас же затянув песню «О, Ненни!», спел ее безупречно, а потом спел еще две-три, столь же чувствительные, и закончил концерт, исполнив, по настоятельной просьбе публики, песню «Давным-давно, в старину».

Теперь он окончательно покорил сердца завсегдатаев «Трех моряков» и даже сердце старика Кони. Иногда он был странно серьезен, и это на минуту казалось им смешным; но они уже видели его как бы сквозь золотую дымку, которую словно источала его душа. Кестербридж был не лишен чувствительности… Кестербридж был не чужд романтики, но чувствительность этого пришельца чем-то отличалась от кестербриджской. Впрочем, быть может, различие было только внешнее; и среди местных жителей шотландец сыграл такую же роль, какую играет поэт новой школы, берущий приступом своих современников: он, в сущности, не сказал ничего нового, однако он первый высказал то, что раньше чувствовали все его слушатели, но — смутно.

Подошел молчаливый хозяин и, опершись на ларь, стал слушать пение молодого человека; и даже миссис Стэннидж каким-то образом ухитрилась оторваться от своего кресла за стойкой и добраться до дверного косяка, причем добиралась она, переваливаясь, словно бочка, которую ломовик перекатывает по настилу, едва удерживая ее в вертикальном положении.

— Вы собираетесь остаться в Кестербридже, сэр? — спросила она.

— К сожалению, нет! — ответил шотландец, и в голосе его прозвучала грусть обреченного. — Я здесь только проездом! Я еду в Бристоль, а оттуда за границу.

— Всем нам поистине прискорбно слышать это, — заметил Соломон Лонгуэйс. — В кои-то веки попал к нам такой соловушка, и нам его жалко терять. Сказать правду, познакомиться с человеком, который прибыл из такой дали — из страны вечных снегов, если можно так выразиться, где волки, и дикие кабаны, и прочие опасные зверюги встречаются не реже, чем у нас черные дрозды, — это нам не каждый день удается, и когда такой человек открывает рот, мы, домоседы, можем почерпнуть у него много полезных и достоверных сведений.

— Да, только вы ошибаетесь насчет моей родины, — проговорил молодой человек, оглядывая окружающих печальным и пристальным взглядом; но вдруг глаза его загорелись и щеки запылали: им овладело страстное желание вывести собеседников из заблуждения. — У нас вовсе нет ни вечных снегов, ни волков!.. Правда, снег выпадает зимой и… ну, порой немножко и летом, и кое-где можно встретить двух-трех «серых», только что же в этом страшного? Попробуйте съездить летом в Эдинбург, осмотрите Трон Артура[10]

и его окрестности, а потом озера и все наше нагорье — в мае и в июне, — и вы никогда не скажете, что это страна волков и вечного снега!

— Конечно нет… само собой разумеется, — согласился Базфорд. — Так говорят только круглые невежды. Он простой неотесанный малый, и ему не место в хорошей компании… не обращайте на него внимания, сэр.

— А вы взяли с собой тюфяк, стеганое одеяло, ложки, плошки или путешествуете налегке — без мяса на костях, если можно так выразиться? — осведомился Кристофер Кони.

— Я послал вперед мой багаж, хоть он у меня и невелик: ведь ехать придется долго. — И, устремив отсутствующий взгляд куда-то вдаль, Доналд добавил: — Но я сказал себе: «Ничего я не получу от жизни, если не уеду!» — и решил уехать.