Мэр Кестербриджа

На следующий день подул очень сильный ветер, и, гуляя по саду, Элизабет нашла обрывок черновика какого-то делового письма, который был написан рукой Доналда Фарфрэ и попал в сад из конторы, перелетев через стену. Она унесла в дом этот ненужный клочок бумаги и принялась срисовывать с него буквы, восхищаясь почерком Доналда. Письмо начиналось словами «Дорогой сэр», и, написав на отдельном клочке бумаги «Элизабет-Джейн», девушка наложила его на слово «сэр», так что получилось: «Дорогой Элизабет-Джейн». Когда она пробежала глазами это сочетание слов, на щеках ее вспыхнул румянец и всю ее бросило в жар, хотя никто не застал ее за этим занятием. Она быстро разорвала бумажку и выбросила ее. После этого она успокоилась и посмеялась над собой; прошлась по комнате и снова засмеялась — не весело, а скорее печально.

В Кестербридже скоро разнесся слух, что Фарфрэ и Хенчард решили расстаться. Элизабет-Джейн так страстно хотелось узнать, уедет мистер Фарфрэ из города или нет, что это начало ее беспокоить, ибо она уже не могла больше обманываться и скрывать от себя, почему ей этого хочется. Наконец до нее дошел слух, что Доналд не собирается уезжать. Один купец, который вел торговлю теми же товарами, что и Хенчард, но очень мелкую, продал свое дело Фарфрэ, и тот решил на свой страх и риск открыть торговлю зерном и сеном.

Сердце Элизабет-Джейн затрепетало, когда она узнала об этом событии, означавшем, что Доналд намерен остаться; и все же, думала она, если бы он хоть немного любил ее, неужели он решился бы обречь на неудачу свое сватовство, начав конкуренцию с предприятием мистера Хенчарда? Конечно нет; стало быть, разговаривая с нею так ласково, он, очевидно, просто поддался случайному побуждению.

Ей хотелось узнать, не внушила ли ее красота в тот вечер, на танцах, лишь скоропреходящую любовь с первого взгляда, и она, как тогда, надела кисейное платье, спенсер, открытые туфли, взяла в руки зонтик и стала перед зеркалом. Отражение, смотревшее на нее, было, по ее мнению, как раз таким, какое способно возбудить мимолетный интерес, но не больше. «Достаточно хороша, чтобы вскружить голову, но недостаточно, чтобы вскружить надолго», — сказала она себе трезво и, упав духом, решила, что теперь Фарфрэ уже понял, как неинтересен и зауряден внутренний мир, скрытый за этой привлекательной внешностью.

С этих пор, всякий раз как сердце ее тянулось к молодому шотландцу, она говорила себе, горько подшучивая сама над собой: «Нет, нет, Элизабет-Джейн… такие мечты не для тебя!» Она старалась не встречаться с ним и не думать о нем, и первое ей удавалось довольно хорошо, а второе — не совсем.

Хенчард огорчился, поняв, что Фарфрэ больше не намерен мириться с его взбалмошным характером, а услышав о планах молодого человека, разгневался свыше всякой меры. О «неожиданном ходе» Фарфрэ — его попытке устроиться самостоятельно здесь в городе — Хенчард впервые узнал после заседания в городской ратуше и, делясь своим мнением об этом с другими членами совета, кричал так громко, что голос его был слышен у городского колодца. Судя по этим раскатам, у Майкла Хенчарда — хоть он был и мэром, и церковным старостой, и кем-кем только ни был за долгие годы воздержания — по-прежнему под корой внешнего спокойствия клокотал буйный вулкан страстей, как и в тот день, когда он продал свою жену на Уэйдонской ярмарке.

— Да, он мой друг, а я его друг… разве не так? Видит бог, уж если я не был ему другом, так кто же был, хотел бы я знать? Когда он сюда явился, у него все сапоги в заплатах были. И разве я не оставил его здесь… не помог ему найти заработок? И разве я не помогал ему деньгами и всем, что ему было нужно? Я с ним не торговался… я сказал: «Сами назначьте себе жалованье». Одно время я был готов поделиться с ним последней коркой, так он мне нравился. А теперь он на меня плюет! Но, будь он проклят, я с ним померюсь силами… в честной купле-продаже, заметьте — в честной купле-продаже! И если я не сумею вытеснить с рынка такого сопляка, как он, грош мне цена! Кто-кто, а мы покажем, что знаем свое дело не хуже других!

Его коллеги из городского совета отнеслись к нему не очень сочувственно. Теперь Хенчард был уже не так популярен, как года два назад, когда они выбрали его мэром за поразительную энергию. Эта энергия приносила им пользу всем вместе, но не раз уязвляла каждого из них в отдельности. Итак, он вышел из ратуши и пошел по улице один.

Вернувшись домой, он, видимо, вспомнил о чем-то со злорадным удовлетворением. Он позвал Элизабет-Джейн. Войдя и увидев его лицо, она встревожилась.

— Ты ни в чем не провинилась, — сказал он, заметив ее беспокойство. — Я хочу только предостеречь тебя, милая. Этот человек… Фарфрэ… так вот, насчет него. Я два-три раза видел, как он разговаривал с тобой… он танцевал с тобой на празднике и провожал тебя домой. Не бойся, не бойся, я ни в чем тебя не обвиняю. Но слушай: скажи мне, ты не дала ему какого-нибудь опрометчивого обещания? Не зашла хоть чуть-чуть дальше пустой болтовни и тому подобного?

— Нет. Я ничего ему не обещала.