Мэр Кэстербриджа

Люсетта очень волновалась и суетилась, тем самым подтверждая подозрения Хенчарда, но не давая ему веского доказательства их справедливости. Хенчард выходил из себя при мысли о том, в какое дурацкое положение он попал по милости этой женщины. Она упрекала его в том, что он покинул ее, когда ее оклеветали; на этом основании она требовала его внимания; жила в ожидании его; при первой возможности явилась с просьбой назвать ее своей и этим исправить ложное положение, в котором она очутилась из-за него, – вот как она себя вела! А теперь он сидит за ее чайным столом, жадно стараясь привлечь ее внимание, и в любовном пылу считает другого пришедшего сюда человека злодеем, – точь-в-точь как влюбленный дурак мальчишка.

В сгущающихся сумерках оба поклонника Люсетты сидели друг подле друга за столом в напряженных позах, словно на какой-нибудь картине Тосканской школы, изображающей двух учеников Христа за ужином в Эммаусе. Люсетта – третья и главная фигура этой картины – сидела против них; Элизабет-Джейн, которая не участвовала в игре и не входила в состав этой троицы, издали наблюдала за нею, отмечая долгие паузы в разговоре, когда слышались только позвякивание чайных ложек о чашки; стук каблуков на мостовой под окном; грохот проезжающей тачки или повозки; свист возчика; плеск воды, лившейся в ведра хозяек у городского колодца напротив; голоса окликающих друг друга соседок да скрип коромысел, на которых они уносили вечерний запас воды.

– Скушайте еще хлеба с маслом, – предложила Люсетта, обращаясь к Хенчарду и Фарфрэ одновременно и протягивая им тарелку с длинными ломтиками хлеба, намазанного маслом.

Хенчард взял ломтик за один конец, а Дональд за другой, ибо каждый был уверен, что хозяйка обратилась именно к нему; оба не захотели выпустить ломтика из рук, и он разломился пополам.

– Ах… простите! – воскликнула Люсетта, с нервным смешком.

Фарфрэ попытался рассмеяться, но он был так влюблен, что это происшествие не могло не показаться ему трагическим.

«Какие они нелепые все трое!» – подумала Элизабет.

Хенчард ушел из этого дома, унося с собой тонну догадок, но ни зерна доказательств того, что его соперник – Фарфрэ, и потому не мог прийти ни к какому выводу. Но для Элизабет-Джейн было ясно как день, что Дональд и Люсетта полюбили друг друга. Не раз Люсетта, как она ни остерегалась, не могла удержаться, и взгляд ее летел в глаза Фарфрэ, словно птичка в свое гнездо. Но Хенчард был слишком невнимателен к мелочам, чтобы при вечернем свете заметить подобные пустяки, которые были для него так же неуловимы, как жужжание иных насекомых для человеческого слуха.

Однако он встревожился. И теперь к явному соперничеству с Дональдом в делах примешалась мысль об их тайном соперничестве в любви. В грубую материю конкуренции вселился воспламеняющий ее дух.

Распаленный таким образом антагонизм претворился в действие: Хенчард послал за Джаппом, которого когда-то отказался нанять в управляющие из-за приезда Фарфрэ. Хенчард часто встречал этого человека в городе, видел по его одежде, что он нуждается, слышал, что он живет на Навозной улице – в глухих трущобах на окраине города, где стояли лачуги, хуже которых не было в Кэстербридже; и уже по одному этому можно было заключить, что он дошел до такого состояния, когда не торгуются.

Джапп явился, когда уже стемнело, прошел через ворота склада во двор и, ощупью пробираясь между соломой и сеном, добрался до конторы, в которой Хенчард сидел один, поджидая его.

– У меня нет десятника, – сказал Хенчард. – Вы теперь на месте?

– Место хуже, чем нищенское, сэр.

– Сколько просите?

Джапп назвал сумму, очень умеренную.

– Когда можете приступить к работе?

– Сей же час и сию минуту, сэр, – ответил Джапп.

Он много дней простоял на углах улиц, засунув руки в карманы, – даже плечи его куртки выцвели на солнце и позеленели, как лохмотья огородного пугала, – и, постоянно наблюдая за Хенчардом на рынке, взвесил и досконально изучил его, потому что праздный человек, в силу своей праздности, может узнать занятого человека лучше, чем тот знает самого себя. Было у Джаппа еще одно выгодное для него преимущество: в Кэстербридже он один, кроме самого Хенчарда и неболтливой Элизабет-Джейн, знал, что Люсетта – уроженка Джерси и только временно жила в Бате.

– А я ведь тоже бывал на Джерси, сэр, – сказал Джапп. – Жил там, когда вы туда ездили по делам. Да, да… я вас там частенько встречал.

– Вот как? Прекрасно. Значит, решено. С меня достаточно тех рекомендаций, которые вы показали мне, когда приходили наниматься в первый раз.

Хенчарду, вероятно, не пришло в голову, что в нужде характер портится. Джапп сказал: «Благодарю вас», – и тверже стал на ногах при мысли о том, что теперь он наконец официально связан с этим домом.

– Вот что, – сказал Хенчард, впиваясь властным взглядом в лицо Джаппа, – мне, как крупнейшему в этой округе торговцу зерном и сеном, нужно одно. Необходимо вытеснить с рынка шотландца, который так дерзко забирает в свои руки городскую торговлю. Слышите? Мы с ним не можем ужиться… это ясно как день.