Александр Чернобровкин

Мера прощения

1

Я никак не мог поверить в услышанное, потому что не вязался в моем сознании женский голос с произнесенными им словами «к высшей мере наказания»: женщина – и приговаривает к смерти?! Что-то здесь было не так. Но надменная улыбка Володи, сидевшего на скамье подсудимых, подтверждала, что все именно так – жизнь за жизнь. И появилось у меня подозрение, что виновата во всем улыбка. Она у Володи особенная: верхняя губа поджимается к носу, обнажая розовую десну и широкие белые зубы, настолько чистые, здоровые, что, казалось, в них должны отражаться твои недостатки. Так и хотелось долбануть от всей души по зубам, чтобы не выдавали, но в уголках улыбающихся губ таилась готовность постоять за себя. Я до сих пор боюсь этой улыбки. Володька знает все мои недостатки – ох, как их много! – и может «одарить» улыбкой в любое время, однако давно уже не делает этого. Наверное, решил, что на меня она больше не действует. Еще и как действует! Не хуже, чем в свое время на командира нашей роты в мореходном училище, которого улыбка приводила в бешенство.

– Почему улыбаетесь?.. Я вас спрашиваю!.. Четыре наряда!

– Есть четыре наряда! – бодро повторял Володя и продолжал улыбаться.

– Еще четыре наряда!

– Есть еще четыре наряда!

– Еще четыре!!! Выйти из строя! В кубрик шагом марш!

Однажды я спросил друга:

– Зачем ты с ним связываешься? У него же диагноз: военный. Грешно над больным насмехаться.

– Я над собой, – ответил он, – над тем, что жизнь постоянно сталкивает меня с такими вот, и когда-нибудь это плохо кончится.

Получается, он уже тогда, лет двенадцать назад, предчувствовал сегодняшний день. Поэтому и улыбается сейчас: а ведь был прав!

Рядом со мной еле слышно всхлипнула Алла Юрьевна, Вовкина мама. Все заседание она молчала и смотрела на судью с вызовом, будто именно над ней вершился суд, и неправедный. Лицо ее было бесстрастнее голоса судьи, и только руки выдавали – без перерыва теребили ремешок новой сумочки.

Стоит сумочка не меньше двухмесячной Вовкиной зарплаты в валюте, на такие подарки матери кроме него больше никто не способен. Впрочем, сегодня он вел себя как все – отпирался до последнего, мне даже стало немного стыдно за него. Понятно, если бы я так отпирался – в порядочные рылом не вышел да и не собираюсь выходить, – но Володя!.. Все улики против, значит, сознавайся и кайся. Правда, труп не нашли, скорее всего, путешествует в акульих брюхах по Индийскому океану или уже осел на океанское дно в виде нескольких кучек удобрений. Грешно, конечно, так о покойнике, но на хорошего человека Володя руку бы не поднял. Преднамеренно – никогда, быстрее сам бы за другого подставился.

Из-за этой черты его характера мы и стали друзьями. Сначала я сторонился его. Ходит, понимаешь, правильный весь, как тригонометрические таблицы, и на всех с презрительной ухмылкой поглядывает: я – хороший, а вы все – дерьмо. Ну и ходи себе – без тебя обойдемся. И прошли бы мы с ним через мореходное училище параллельными курсами, не столкни нас ураган в образе преподавательницы математики – хрюшки размалеванной.

Военные дисциплины у нас преподавали офицеры, а гражданские – нормальные люди. Точнее, начинали они нормальными, а через пару лет превращались в полуофицеров. Я всегда считал, что лучше иметь дело с двумя дураками, чем с одним полудурком, и в тот день еще раз убедился в этом.

Хрюшка размалеванная – дамочка неимоверной толщины с ряшкой, похожей на пользованную палитру, – дежурила по учебному корпусу во время самоподготовки курсантов. Большинство преподавателей относилось к этой обязанности так, как она того заслуживала, – закрывались в кабинете и занимались своими делами. Хрюшке же не сиделось, пошла проверить, все ли курсанты на месте и усердно ли самоподготавливаются. Все – это полторы тысячи оболтусов, отлынивающих от учебы в пятидесяти аудиториях. И из всех приглянулся ей именно я, потому что слишком поздно вскочил по команде дежурного «смирно», когда преподавательница вошла в нашу аудиторию. К тому же она заметила, что я спал, и даже не на учебнике.

Мило улыбаясь, она минут пять изощрялась в колкостях о моей помятой физиономии, а я слушал, покорно склонив голову. Я разрешаю издеваться над собой – она ограничивает наказание только оскорблениями. Офицерам разрешал приложиться кулаком к моей спине или грудной клетке. Нарушение за нарушение – обе стороны довольны, но в тот день неписаный закон училища был нарушен.

– Как твоё фамилиё? – спросила она и приготовилась записывать.

Такое называется подлостью. И я сорвался.

– Моё фамилиё... – я повторил не только ошибки, но и сымитировал ее голос.

– Как ты смеешь передразнивать?!

Видать, от мужа утром чертей получила и решила отыграться на любой особи мужского пола. Это на курсанте-то, семнадцатилетнем сопляке!

– А вы как смеете издеваться?! – вмешался вдруг Володька. – Мы что – ваши рабы?! Учитель называется!

– Как?!.. Что?!..

Бунт на корабле. Я готов был убить Володьку. Теперь парой нарядов не отделаешься.

– Фамилия?

Володя назвался.