Мерецков

— Господу виднее, кому, где и как жить. Родину и судьбу не выбирают, они — от Бога.

В другой раз она осеняла себя и внука крестом:

— Прости нас грешных, Господи. Кириллу говорила:

— Не гневи Бога. Молись и проси у него, чтоб счастье дал. Бабушка была богомольная, подолгу стояла перед иконами, заставляла молиться и Кирилла. Он повиновался, хотя настоящей душевной веры в Бога в себе не ощущал. Вместе с тем, он видел, что отец никогда не читал молитвы, мать также не била истово поклоны святым образам.

Как-то Кирилл с обидой сказал бабушке:

— Ты все молишься-молишься, и я молюсь, а счастья нам Бог почему-то не дает. Вона, как жили мы бедно, так и поныне бедно живем…

Мерецковы перебивались с хлеба на воду Как ни рвали жилы в работе отец и мать — достатка все не было. В семье шло быстрое прибавление, она вдвое почти увеличилась: восемь душ, из них шесть нетрудоспособных — пять малых детей и бабушка, прикованная болезнью к постели.

Кирилл из детей был самым старшим и, как только подрос чуть-чуть, сразу включился в трудовую жизнь — помогал отцу при пахоте и бороновании, при уборке урожая. Хотя Кирилл подросток крепкий, однако работа в поле от зари до зари за лето здорово его изнуряла. Зимой было легче. Находилось даже время общаться со сверстниками. Кирилл через годы, обращаясь к своему детству, рассказывал, что как бы ни был ты плохо одет и обут, а дома все равно не усидишь. Обмотал онучами ноги, взял самодельные сани — и айда на горку! Играли в снежки, лепили бабу, долбили в озере проруби и таскали на мякиш карасей.

О детских годах Кирилл Мерецков во все последующее время будет достаточно часто вспоминать:

«Детство есть детство — были и у нас, деревенских ребятишек, свои радости. Допоздна самозабвенно играли мы в казаков-разбойников. Я был сильнее многих своих сверстников и, помню, чаще других назначался атаманом. Любили мы и забираться в помещичий сад за яблоками, хотя знали: если поймают — не миновать жестокой порки. Но от одного сознания этого помещичьи яблоки казались нам самыми вкусными.

Настоящей моей страстью была рыбалка. До реки Осётр — шесть верст, поэтому чаще всего я рыбачил, как и мои товарищи, на пруду. Пруд находился посередине нашей деревни, разделяя ее на две части. Самым удобным местом для ловли считался обрыв с нашей стороны — за сараями, неподалеку от дома. Там меж дикой яблоней и развесистой ветлой росли кусты бузины. Накопав червей и выбрав свободную минуту, я брал самодельную удочку и пробирался к ветле, свисавшей прямо к воде. Иногда я делал вершу и ставил ее на ночь, а рано утром нырял и извлекал рыболовный снаряд, с восторгом доставая из него скромную добычу. Зато ночами мне порою снилось, что я огромной сетью вытаскиваю полупудовых рыб. Но дальше сновидений дело не шло: ни в одной семье не было сети, да если б и была — в ход ее не пустишь. Мельгунов считал рыбу в пруду своей собственностью. Его управляющий каждое лето предупреждал крестьян, что если он увидит бредень, то деревне придется иметь дело с земским начальником. По ложному обвинению в пользовании сетью мужики не раз и не два дополнительно отрабатывали на господском поле в самую страдную пору. Крестьяне злились, однако вступать в долгий спор не решались, памятуя о том, что после рождества к тому же управляющему придется идти на поклон, за хлебом»…

Однажды приехал в имение земский начальник, родной брат помещика. Собрали сход. Среди прочих вопросов затронули и ловлю рыбы. Поднялся невероятный шум. Крестьяне заговорили все одновременно, так что ничего нельзя было разобрать. Начальство зычно гаркнуло и предложило высказываться по очереди. Наступило полное молчание. Одно дело говорить царскому начальству всем миром, а другое — кому-то одному. Тогда брат помещика ткнул пальцем в близстоящего. Им оказался отец Кирилла Мерецкова. Афанасий Павлович не робкого десятка, и коли уж пришлось, то заговорил так, что у начальства глаза на лоб полезли.

Недвусмысленно высказавшись в адрес управляющего, он заявил, что рыба водится в воде, вода находится в пруду, а пруд — в деревне. Если Владимир Иванович (так звали помещика) считает, что рыба — его, пускай вытащит ее из воды и перенесет к себе в сад. А пока рыба живет в крестьянском пруду, она должна быть крестьянской. «Верно!» — закричали односельчане. Опешившее начальство невнятно промямлило, что будут приняты соответствующие меры, и уехало восвояси. Примерно с неделю назарьевцы ждали, что вот-вот прибудут стражники «наводить порядок», но все было тихо.