Мэри, или Танцы на лезвии

– Не отвечай вопросом. Так что? Если я скажу, что мы расстались, ты вернешься?

– Чтобы вернуться, нужно от кого-то уйти.

– Ты уже говорила так однажды.

– Значит, ты плохо понял.

– Я понял хорошо. Но ответа не услышал. Ты будешь со мной, если я скажу, что Марго нет?

– Я не буду с тобой.

– Повтори.

– Я не буду с тобой.

– Запомни свои слова, Мэ-ри.

В трубке жалко запикали звуки отбоя, а я, упав на постель, заплакала.

Причиной моих слез был не Алекс и даже не его последняя фраза. Я злилась на себя – вот у Ивана я не спросила, как отнесется к произошедшему между нами его жена, а чувства Марго были мне дороги. Но я видела: сколько бы она ни кричала о том, что не ревнует его ко мне, сколько ни пыталась свести нас – ей все равно больно при мысли о том, что между нами могло бы что-то произойти. Марго – единственный человек в мире, которому я никогда не причинила бы боли.

...Назавтра в клубе мы с Иваном вели себя так, словно ничего не случилось. Он по-прежнему шутил, смеялся, с удовольствием танцевал со мной танго, и я тоже расслабилась. В конце концов, мы оба – взрослые люди, я так вообще свободна, а он пусть сам разбирается в своих проблемах.

Неприятное событие случилось ближе к вечеру, когда пришла работать та самая парочка, о которой мне рассказывал Иван. Мальчик как мальчик – высокий для своих десяти лет, светловолосый, худенький. Проблема была в девочке. Это оказалась моя племянница Наринэ... вторая дочка Арика...

К счастью, я не успела спуститься вниз, а задержалась у зеркала, висевшего на лестничной площадке так, чтобы была видна детская раздевалка. И вот в этом-то зеркале и увидела личико Наринэ. Она, конечно, повзрослела – в последний раз, когда я ее видела, ей было около пяти с небольшим, но вот эта родинка над губой и вторая – над правой бровью, как у Кости...

Я метнулась назад в тренерскую и истерично объявила Ивану, что работать именно с этой парой не хочу.

– Маш, да ты что? – удивился он. – Там деньги хорошие платят. Девчонка деревянная немного, но музыкальная, отец и за партнера рассчитывается.

– Я не могу, Ваня.

– Маш, ты что, в самом деле?! – разозлился Иван, схватив меня за руку. – Что за капризы?

– Убери руки. Я сказала – работать с ними не буду.

– Ну и сиди тут, – совсем вышел из себя Ванька. – Полтора часа можешь телик смотреть, потом я тебя домой отвезу.

Я уселась на диван, скинув туфли, и задумалась. Значит, Арик решил Наринку на танцы отдать... Из всей семьи именно Арик всегда спокойно и с уважением относился к моему роду занятий. Он и Косте иногда возражал в том духе, что, мол, это ж искусство, красиво и все такое. Странно, почему Наринку, а не старшую – Манушак? Та, насколько я помню, гибкая, как лоза, тоненькая и очень красивая, у нее могло бы получиться. Помню, что во время семейных торжеств именно Манушак всегда устраивала маленькие представления – танцевала, пела. Я хорошо помнила ее на юбилее отца Кости: тоненькая девочка в белом платье танцевала что-то национальное – я всегда с трудом запоминала сложные названия армянских танцев. Наринэ же была более замкнутой, стеснительной, очень похожей на мать.

Я так задумалась о прошлом, что не заметила, как вернулся Иван.

– Дремлешь, как кура на насесте, – заметил он, вытирая лицо и шею полотенцем. – Зря не стала работать.

– Не хочу.

– Ну, как хочешь. Жалко девчонку, не получается у нее. А отец настаивает. У них старшая девочка танцевала, очень хорошие были результаты, а полгода назад похитили ее, да так и не нашли.

Я почувствовала, как холодеют руки и по спине бегут противные мурашки ужаса.

– Как – похитили? – выдохнула я, машинально нашаривая на подлокотнике дивана сигареты и босиком направляясь на площадку.

– А вот так. Батя у них крупный тут деляга, ворочает винно-водочным бизнесом. Видно, не поделил чего с кем – вот девчонку и умыкнули. Он поседел за два дня, представляешь?

Господи, какой ужас... бедный Арик, бедная Гаяне... При всей моей ненависти к этой семье известие о кошмаре, приключившемся с ребенком, заставило меня сопереживать и сожалеть.

– Теперь вот Наринэ отдувается, а способностей почти нет. Я пытался отцу объяснить – он не слушает, словно ослеп и оглох.

Арик очень любил Манушак, я это хорошо помнила, и потерять любимицу для него было сродни... даже не знаю. У меня не было детей, но даже мне оказалось понятно его горе.

– Еще раз поговори. Объясни, что невозможно компенсировать утрату одной дочери слезами и мучениями другой. Ведь она же мучается, страдает – не получается у нее, а девочка гордая, ей стыдно не оправдать отцовских надежд.

– Стоп-стоп-стоп, – вдруг перебил мою пламенную речь Иван. – А ты откуда знаешь? Про гордость и надежды?

Я поняла, что сболтнула лишнего и отпираться поздно.

– Ванька, только, ради бога, никому, ладно? Это моя племянница, Вань. Дочь старшего Костиного брата.

Глаза у Ивана сделались совершенно круглыми от удивления:

– Так ты вот почему... а что – не хочешь, чтоб знали?

– Не хочу. И поверь – у меня есть причина.

– Ну, как знаешь.