Мэри Роуз

Когда они наконец сели за стол, Фенелла затосковала по светлой столовой Саттонов, где без умолку болтала очаровательная тетушка Микаэла, пока сэр Джеймс флиртовал и дурачился, а Сильвестр играл на лютне и пел песни о сладкой утраченной любви. В доме Саттонов всегда было полно гостей. Сэр Джеймс любил людей, они развлекали его, и, казалось, он толком никогда на них не сердился.

– В доме, который построил Джеймс Саттон, я иногда начинаю верить во всякие безумные вещи, – говорил Энтони.

– В какие, Энтони?

– В то, что мир добр. Что все, что мешает мне дышать, уладится само собой.

Здесь же, в темной комнате, мать Фенеллы, как обычно, молча сидела над чадящей свечой. Дядя налегал на свиное филе в яблочном соусе, которое он выкладывал себе на толсто нарезанные куски хлеба, при этом разбрасывая по скатерти крошки и капая на нее приправой, и Фенелле отчаянно хотелось где-нибудь спрятаться. Она почти ни к чему не прикоснулась, хотя по-прежнему была вечно голодной девушкой. Но сегодня каждый кусок застревал у нее в горле.

– Не сказать, чтоб ты была хорошей поварихой, да, племянница? – недовольно произнес дядя. – И подаешь всего одно блюдо?

– Есть еще ежевичный пирог, – ответила Фенелла, вспомнив, что медовая глазурь не удалась.

– Тогда я, пожалуй, возьму еще вина, запить, – проворчал дядя и взмахнул пустым кувшином.

– Я вам не служанка, – заявила Фенелла. Впрочем, это произошло уже после того, как она стояла в кухне и наполняла кувшин.

Дядя закончил трапезу, откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Только теперь Фенелла заметила, что во время ужина он ни разу не заговорил о наследстве.

– Мы с твоей матерью немного поговорили, когда ты еще не вернулась, – произнес он. Фенелла повернула голову в сторону матери, но та продолжала смотреть на стол.

– Речь идет о твоем будущем, племянница. Ты понимаешь, что я не могу вечно кормить тебя и мать из своих доходов. Жизнь вдовца тяжела, кроме того, я собираюсь жениться снова. А приводишь в дом жену – должен иметь полную мошну.

Казалось, он говорил сам с собой, а не с ней. И все же сердце Фенеллы гулко застучало. В голове с кристальной ясностью всплыли итальянские слова, которые читал ей Сильвестр: Penso, ardo, piango. И внезапно ей открылось их значение.

Я мыслю, я горю, я плачу. Мое состояние – война, и это наполняет меня гневом и болью. Мир обретаю я лишь в мыслях о ней.

«Я знаю это, любимый! – хотелось закричать Фенелле, да так, чтобы ее услышали во Франции. – Хоть я иногда злюсь и мне хочется оторвать тебе голову. Я знаю, какая буря бушует в твоей душе, и поэтому я здесь, я жду. Дядя ничего мне не может сделать. Он не имеет права. Однажды ты вернешься, и тогда мир станет просто отличным местом».

– Эй, девушка! Тебя что, не учили слушать, когда с тобой разговаривают?

– Нет, – словно оглушенная, ответила Фенелла. – Этому меня никто не учил.

– Значит, пора. Выросла без отца, дикарка, в дружбе со сбродом, который ошивается в доках… Нет, я не хотел бы связываться с такой. Но нашелся кое-кто, кто готов пойти на это, и должен сказать, что речь идет о хорошей партии. Не помешает дать нашим дочерям мужей, которые могут быть им одновременно отцами, супругами и учителями.

Фенелла расхохоталась. «Ты не годишься в учителя, Энтони, и кто захотел бы, чтобы ты был его отцом? Зато слово «супруг», которое происходит от слова «сопрягаться», подходит тебе отлично».

– Джоффри Маггер, – объявил дядя. – Мой сосед, занимается торговлей тканями. Как и я, вдовец, но у него пятеро детишек, поэтому ему не терпится жениться. К тому же его не слишком волнует приданое. Ну а я не сказал бы, что моя племянница не хорошенькая. В своем роде очень даже ничего.

Фенелла вскочила. Она слышала только стук своего сердца, бившегося о ребра, и резкие удары, которыми кто-то снаружи рубил небо на части. Дождь барабанил в окна, сотрясая дом и перекрытия, словно сама природа восстала против плана дяди. Именно в этот момент послышался стук копыт по мостовой, а затем кто-то застучал кулаками в дверь. Фенелла сжала руками голову, как поступал Энтони, когда боялся, что боль вот-вот разорвет ее на части.

– Там кто-то пришел, – сказала мать слабым голосом, который удивительным образом прорвался сквозь весь этот грохот. – Пойди и посмотри, кто это, Фенелла.

Фенелла стояла, не двигаясь с места. Но тот, кто ждал, чтобы его впустили, словно почувствовал, что за этой деревяшкой есть кто-то, кого нужно спасать, и вышиб дверь.

Сильвестр ворвался в комнату, будто воплощенная буря. От волнения на щеках юноши расцвели розы, с растрепанных на ветру волос стекала дождевая вода. Фенелла хотела рассмеяться, броситься в его объятия и прошептать ему на ухо: «Забери меня отсюда, пожалуйста!» – но вместо этого продолжала неподвижно стоять. Сильвестр не мог ей помочь, хоть и был самым чудесным человеком на свете, и она никогда не забудет выбитую дверь.