Мерикратор

На ходу прислушался к бурным дискуссиям, на крыльце и в зале. Сейчас, в преддверии ожидаемого переезда в Кремль, споры идут самые жаркие, идеи возникают самые дикие, проекты взлетают фейерверками, у нас немало молодежи, но каждый из наших даже самых молодых на две головы выше среднего по стране избирателя, у нас же ни одного среднего, те в больших партиях, выражающих потребности простых и очень простых человечков, верх мечтаний которых шашлычки каждую субботу и победа любимой футбольной команды.

Я помахал рукой и вошел в зал. На той стороне стол уже под красной скатертью, члены комитета чуть головами не стукаются, выясняя какие-то сегодняшние вопросы, голоса звучат резко и взволнованно.

Вслед за нами в зал ломанулись те, кто предпочитал спорить на свежем воздухе.

Я прошел к столу, повернулся к залу.

– Всем сесть, слушайте сюда. Мы победили на выборах!.. Теперь Кремль наш. И мы останемся трансгуманистами, хотя со всех сторон твердят, что теперь мы политики, у нас всё должно быть на компромиссах. Но время сейчас весьма бескомпромиссное.

Я улыбнулся всем, ещё раз помахал рукой и сел. Фауст, что уже сидел ближе к середине стола, сказал с сомнением:

– Политика, как сказал Бисмарк, искусство возможного. А все те, кто замахивался на невозможное… надо ли перечислять, потерпели крах.

Я сказал тихо:

– Но разве с тех времен ничего не изменилось? Сейчас снаппер расчистил дорогу и самым что ни есть экстремистам.

Он заметил осторожно:

– Биология так быстро не меняется.

– А что в социологии?

– Изменения есть, – признал он. – За последние сто лет резко увеличилось количество работников высокой и высшей квалификации. А когда снаппер убрал большинство неквалифицированной массы, то в самом деле… гм… можно опираться только на итээровцев!

Бабурнин сел от меня по другую сторону, поинтересовался:

– А культурники?

Фауст вздохнул.

– Снаппер убрал половину. Творить шедевры можно и лежа на диване? Вот большинство и воспользовались. Уцелели, кстати, не лучшие, а те, кто с шоу ездят по стране и вынужденно держат себя в форме.

Черноклюв поднялся, постучал ладонью по столу.

– Тихо в зале! Начинаем очередной съезд партии… Ну и что, что уже вчера был?.. У нас теперь каждый день съезд, а утро начинаем с революции!

Из зала Аркадий Ламм проговорил ленивым голосом:

– Но вы, наш доблестный шеф, обязаны занять кресло президента!.. Иначе из победы будет оглушающий провал.

Черноклюв прогудел со своего края стола:

– А правительство на первых порах можно оставить прежним. Пока не подберем из своих, кто сумеет справляться лучше. И, шеф, мы напуганы все. Но это лишь доказывает, что смотрим трезво. А кто смотрит трезво, тот лучше всех найдёт выход. Хоть и страшно. Лучше бы кто-то другой, а мы бы указывали пальцем и злорадно кричали, что всё не так!

– Тряхнуло всех, – подтвердил Яфет и зябко повел плечами. – Правда, и всю страну трясет!

– Весь мир трясет, – добавил и помалкивающий Шнырев. – Возможно, новая партия, новые люди сумют наладить лучше? Сумеем же?

Из зала смотрят на пикировку в президиуме с интересом, понимают, мы все относимся к мозговой элите, хотя грузчики и армия нас таковыми не считают. Если что проскакивает недоговоренное, то договаривается самим реципиентом, люди одного круга прекрасно друг друга понимают по взгляду, улыбке, приподнятой брови.

Я вздохнул несколько раз, очищая мозг, что-то совсем уж струсил, неужели мы, интеллигенция, можем работать только под надзором мужика с большой палкой? Без него умеем и можем намного больше и лучше, да соберись же, наконец, тряпка…

Все затихли, я поднялся во весь рост, оглядел всех, надеюсь, горящим взором.

– Мы победили, – сказал я с нажимом. – Осталось только не просрать, извините за мой французский, блистательную победу! Кремль наш. И мы обязаны оставаться трансгуманистами, хотя все доказывают, что теперь мы политики, а это значит, у нас всё должно быть на компромиссах.

Ламм добавил манерным голосом:

– Политика, как сказал Бисмарк, искусство возможного. А все те, кто замахивался на невозможное… надо ли перечислять, потерпели крах. А мы на что замахнулись на этот раз?

– Мы замахиваемся впервые, – уточнил я.

– Но тоже на невозможное?

– Невозможное вчера, – ответил я, – становится возможным сегодня, а завтра вообще анахронизм. Мир сейчас не тот, что был вчера. Снаппер расчистил дорогу как самым деятельным, так и самым что ни есть экстремальщикам. И в политике тоже.

Мальгин сказал за моей спиной тихо:

– Главное, что изменилось за последние сто лет… это рост работников высокой и высшей квалификации. А когда снаппер убрал большинство неквалифицированной массы, то в самом деле… гм… теперь можно опираться не на тупую массу, а на итээровцев!

– А культурники? – спросил я.

Он понял, что вопрос к нему, ответил педантично:

– Стаппер убрал половину. Творить шедевры можно и лежа на диване? Вот большинство и воспользовались. Уцелели, кстати, не лучшие, а те, кто с шоу ездил по стране и вынужденно держал себя в форме.