Мэрилин Монро

С самого начала фильм задумывался как конструкция-ловушка для главных героев. Соавтор Уайлдера по сценарию, Из Даймонд, не оставил на этот счет никаких сомнений: «Нам требовалось придумать захват и зафиксировать его, так чтобы эти парни, одевшись в женские тряпки, уже не могли бы просто снять парик и объявить: «Послушай, но я же мужчина!» Это должно стать вопросом жизни и смерти. Так возникла идея резни в День Святого Валентина. Стоит им снять женские платья, их уничтожает банда Аль Капоне. Это важная идея… Оба оказываются в смертельной опасности, и мы держим их в таком положении до конца». Строго говоря, «захват» (борцовский термин) придуман искусственно, это своего рода драматургический гэг, независящий от того, кто именно исполняет те или иные роли. Своеобразие, я бы даже сказал, пикантность этого фильма в том, что какими бы отличными, яркими, выразительными ни были исполнители ролей Джо и Джерри (в данном случае Кэртис и Леммон), ни тот, ни другой фактически ничего не значат сами по себе, в отдельности, друг без друга; в сущности, это один — двуединый, сдвоенный — персонаж. (Кстати, шестью годами раньше в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок» Мэрилин вместе с Джейн Рассел исполняли героинь в похожей паре.)

С другой стороны, какой бы «слабейшей» ни была роль Шугэр, сценаристы оказались вынуждены предусмотреть для нее хоть какую-нибудь индивидуальность, характерность, отличающую ее от товарок по джаз-оркестру, — ведь у Шугэр нет ни партнеров, ни подруг, она сама по себе и ни от кого не зависит. Мэрилин сделала ее индивидуальность максимальной, ибо, как и во всех прочих ее героинях, сыграла в Шугэр самое себя. Никак не связанная с сюжетом фильма (с «захватом»), она создает собственный сюжет, основанный если и не на ее личности, то, во всяком случае, на ее имидже, на представлении о ее героине как о глупенькой, пьющей, красивой блондинке, думающей только о том, «как выйти замуж за миллионера» (таких называют еще «золотоискательницами»). Вот эта «золотоискательница», по сути, и разрушает задуманный «захват». Если бы не она, то Джо и Джерри для нас были бы до конца двумя сторонами одной медали — ведь их Джозефина и Дафна смехотворностью, несообразностью своей внешности похожи друг на друга как близняшки. Но только благодаря Шугэр мы начинаем отличать Джо от Джерри, а различаются они, понятное дело, лишь сняв женское платье. Только по симпатиям героини Мэрилин мы понимаем, что Джо — «герой», что Джерри — «комик» (согласно классическим амплуа), а девушкам, да к тому же «героиням», предписано любить только «героев», «любовников» и что по этой причине Джерри фактически обречен. Он, единственный, и остается жертвой выдуманного сценаристами «захвата», ибо не может ни снять женское платье (без риска попасться гангстерам), ни остаться в нем, ибо куда ему тогда деваться от его ухажера-миллионера?

Но все это — функция в сюжете, часть драматургического механизма. А что же сама роль? Какой предстала на экране Мэрилин, в очередной раз играющая самое себя? Сказалось ли как-нибудь на ее образе то душевное состояние, что охватило ее по возвращении из Лондона? Нет, как и всегда, Мэрилин на экране красива и притягательна. Поет ли она, играет ли на своей маленькой (гавайской) гитаре (надеюсь, читатели помнят в лихом темпе снятый эпизод в вагоне, где репетирует джаз-оркестр), соблазняет ли мнимого миллионера (Джо) на чужой яхте, распивает ли с Дафной (Джерри) на двоих бутылку запретного джина, отгородившись занавеской на вагонной полке, — весь ее облик, каждый жест, движение дышат очарованием и каким-то диким, несалонным, первозданным изяществом. Вот это дикое изящество, природное очарование и составляют единственный образ, созданный Мэрилин, — образ ее самой. Не забудем еще и того, что в данном случае этот образ стал частью вихревой абсурдистской комедии, то есть все природные качества Мэрилин сверкали, сияли в фарсовой ситуации, не имеющей ни фабульного, ни тем более жизненного выхода. Но именно в таких — вымышленных, фантастических, зрелищных — ситуациях Мэрилин и чувствовала себя как рыба в воде. Именно подобные, фарсовые, музыкальные комедии и были ей более всего потребны; а не тот псевдопсихологический самоанализ, какому старался научить ее Ли Страсберг.