Мэрилин Монро

Во-вторых, интуиция. В догадке Гайлса важно не только приспособление как таковое. Тут именно мало лишь приспособиться — нужно еще угадать взгляд со стороны. В дальнейшем мы увидим, что, пока она его угадывала, ее карьера шла в гору, но стоило интуиции ослабеть (к 1962 году), как все начало рушиться, и остановить этот крах оказалось не под силу. Интуиция, точно адреналин, вырабатываемая инстинктом самосохранения в обществе с детства враждебном, заставляла Мэрилин улавливать сторонние взгляды на себя, подлаживаться под них, а главное — плыть по воле волн, полагаясь на людей, к которым прибивало ее жизненное течение. С другой стороны, как каждый человек, нигде и ничему не учившийся, Мэрилин доверялась интуиции полностью и безраздельно. Она поняла, точнее, почувствовала, что выглядит привлекательно и что в этом — ее будущее, карьера, жизнь, какая до сих пор ей была заказана. Почувствовала она и другое — хоть детство было и нелегким, но его осенила фея, и теперь оно, точно кокон, способно предохранить ее в жестком взрослом мире. На той же фотографии ей восемнадцать, а стоит она в детской позе, выбранной — обдуманно ли, интуитивно ли — специально для фотографа. И короткая юбочка, и аккуратные носочки в сандалетках — это не только пляжная мода тех лет, это еще и начало детского, невинного (увы, уже псевдо) имиджа. В ее взгляде чуть исподлобья — ожидание. Но не только. Еще и стремление угадать сторонний взгляд на нее, судьбу.

В-третьих, взгляд на себя. Это уже больше чем интуиция — талант. Эту чисто природную способность видеть себя со стороны, впоследствии преобразившуюся в умение самостоятельно занять перед объективом оптимальное положение, позу, отмечают у Мэрилин практически все ее биографы. В этом даре — художественный эффект, эстетика образа Мэрилин. Что ни говорите, а изображения ее пережили время — и немалое для «времени изображений»! — не только потому, что сама Мэрилин необыкновенно красива (она красива, но обыкновенно), но потому, что изображения ее красивы необыкновенно, необычно, редкостно, поразительно… Просмотрите-ка юбилейный номер «Плэйбоя»… Понимаю, насколько странно звучит эта рекомендация! Но на что же мне еще сослаться? В этом эффектном, красиво изданном и элегантно непристойном журнале дается представление, где участвуют создания природы, или Божьи творения — как угодно. Здесь дается представление о том, какая красота сегодня в моде. Здесь дается, наконец, представление к популярности. И так уже тридцать восемь лет. Три года назад, в «юбилейном» (тридцатипятилетие) номере все образцы моды на красоту собрали вместе и сгруппировали по десятилетиям, начав, естественно, с Мэрилин. Почему — естественно? Да потому, что с нее началось издание журнала. Так вот… Что касается индивидуальных данных, наверное, были девушки и красивее, и эффектнее, даже наверняка были — не могло не быть за три-то с липшим десятилетия. Но подобного эстетического впечатления, сопоставимого, может быть, с классическими живописными «ню», не достиг никто. Самое интересное, что Мэрилин снимал фотограф более чем третьеразрядный, далеко уступавший по классу подлинным фотогроссмейстерам из «Плэйбоя». Это означает, что Мэрилин сама сотворила эстетику своего образа — сама слепила из себя свою же живую скульптуру, а те — мастера голливудской рекламы, — кто приписывает эту заслугу себе, попросту, сами того не подозревая, выполняли ее безмолвные, но непререкаемые установки. В отличие от многих моделей (актрис, натурщиц, манекенщиц), практически послушных автоматов, игрушек в руках фотографа, беспрекословно подчинявшихся его указаниям[8]

, Мэрилин сама (хотя, скорее всего, невольно и помимо воли фотографов) распоряжалась снимавшими ее; это фотографы, кем бы они ни были или ни казались себе, находились в полной — по́левой — зависимости от ее художественной ауры.

Ее самомоделирование, заметное уже на ранних фотографиях, проистекало из природного стремления (возможно, неосознанного) к гармонии (соответствию) с взглядом стороннего наблюдателя, персонифицированного в фотографе, к гармонии оценки с самооценкой. «С самого начала, — пишет Морис Золотов, — Мэрилин почти инстинктивно угадывала фотографа». Мэрилин, вторит ему Гайлс, «чувствовала, что он [фотограф] теперь откликается на подмеченное и придуманное именно ею, и фотообъектив показался ей глазом просто человека, человека с улицы, которого она уже всерьез начала соблазнять». (Кстати, это стремление к гармонии внешнего с внутренним, «я» с «не-я» означало, что в ее душе, от природы цельной, царит смута; оно, это стремление, было вообще странным для ее вовсе не рефлектированной натуры, и гармония изображений резко противоречила ее хаотичной жизни.)