Мэрилин Монро

Отдел розыска лиц, пропавших без вести, не смог выйти на его след, а местная полиция тоже была не в состоянии установить, куда он направился в тот злополучный день, после того как вышел из дома. Не помогли также ни калифорнийский департамент транспорта и дорожного движения, ни полиция четырех соседних штатов. Марион не контактировал ни с кем из своей семьи, включая Глэдис, которая получила весть об исчезновении брата уже назавтра после того, как это случилось. Его последнего работодателя, Джо Зеброни (владельца акционерного общества централизованных складов и перевозок) исчезновение работника также застало врасплох, и он не имел понятия ни о том, куда подевался Марион, ни какова цель его путешествия или же конечная судьба пропавшего без вести беглеца. Ида Мартин, теща Мариона, наняла пользующееся хорошей репутацией детективное агентство Шейера в Лос-Анджелесе; но и оно за три года ровным счетом ничего не разведало.

В 1934 году жена Мариона Олив («без средств к существованию и нуждающаяся в помощи государства», как звучало ее заявление с просьбой о вспомоществовании) официально обратилась в судебные органы по поводу признания ее мужа умершим, благодаря чему троих ее детей зарегистрировали бы в качестве наполовину сирот, а это дало бы ей право воспользоваться социальным пособием на них. (Законодательные положения, регулирующие вопросы выплаты пособий родителям-одиночкам, были впоследствии изменены, но в те времена они являлись последней спасительной соломинкой для Олив, желавшей добиться финансовой поддержки.) Однако положения закона, действовавшего в штате, требовали десятилетнего отсутствия супруга, для того чтобы выдать свидетельство о его предполагаемой смерти, а вслед за этим предоставить оставшейся семье пособие. Таким образом, Олив и трое ее детей вплоть до 1939 года жили в ужасающей нищете.

Когда Норма Джин приехала в Комптон, она в первый раз в жизни увидела своих двоюродных сестер и брата. Ида Мартин занималась всей троицей своих внуков, в то время как Олив работала на близлежащих фермах. Дети были недалеки друг от друга по возрасту: маленькой Олив было восемь лет, ее сестричке Иде Мэй — десять, Джеку — двенадцать, а Норме Джин — одиннадцать. Годы спустя Ида Мэй вспоминала один такой мелкий факт из их совместного детства: «Помню, Норма Джин беспрестанно повторяла, что никогда не выйдет замуж. Она говорила, что станет учительницей и у нее будет множество собак».

Это опять оказался дом без родителей, с разбитой семьей, с брошенными и вырванными из своей среды детьми, которые пытались как-то устроить себе жизнь после таинственного исчезновения отца. Точно так же как и в случае матримониальных союзов Деллы, Глэдис и Грейс, складывалось впечатление, что мужчины нужны, но вместе с тем это странные и капризные создания — недостойные доверия, переменчивые в чувствах, труднопостижимые, непредсказуемые в каждом своем шаге и тем не менее вызывающие болезненные чувства, когда их нет поблизости. Жизнь была несовершенной как с ними, так и в равной степени без них.

И снова Норма Джин вынуждена была узнать очередную приемную мать и стараться прийтись ей по вкусу. Ида Мартин прилежно смотрела за домом, но была не в состоянии объяснить Норме причину отсутствия дяди Мариона или рассказать, почему тетя Олив отошла от семьи. «Как-то мы решили сбежать из дому, — рассказывала Ида Мэй. — Нам пришла в голову идея поехать в Сан-Франциско и поискать там моего отца, потому что кто-то вроде бы когда-то говорил, что видел его в тех краях. Но мы никуда не поехали». Она запомнила также, что по другую сторону улицы жила одна интересная девочка и еще — вызывающая трепет женщина: безумная Дороти Энрайт, которая сидела на крыльце, бесконечно колыхаясь в старом плетеном кресле-качалке. «Ее семья старалась занять и отвлечь эту беднягу просмотром иллюстрированных журналов про кино, которые потом доставались нам».

По прошествии многих лет Норма Джин описывала указанный период своей жизни как довольно сложный:

Мир вокруг меня был в то время полон угроз и ужасов. Мне пришлось научиться притворству, чтобы — даже не знаю, как сказать, — не поддаться этому ужасу. У меня было ощущение, что весь мир как бы замкнут предо мною... [Я чувствовала себя человеком, который] вынесен за скобки жизни, и единственное, что я реально могла сделать, — это выдумать себе какую-нибудь игру в притворство.

Одна из самых нелепых и фантастических ее идей была вдохновлена фотографией из киношного журнала, изображающей процесс производства вина, и «вот так ей пришло в голову, что и мы тоже могли бы делать вино, — вспоминает все та же Ида Мэй. — Во дворе стояла старая, большая и никому уже не нужная ванна, так что мы собирали виноград и засыпали его в эту ванну, а потом долго топтались по нему босыми ногами. Все это продолжалось дня три или четыре и закончилось противной вонью, а вина почему-то не было и в помине!»