Мерле и каменный лев

Мерле вложила ручку зеркала в пальцы Юнипы, и незрячая девочка крепко сжала ее в кулаке. Вместо того, чтобы ощупать зеркало, она вдруг приложила его к уху.

— Оно что-то шепчет, — сказала тихо Юнипа.

Мерле поразилась:

— Шепчет? Я никогда не слышала.

— Ты же не слепая, как я. — На лбу Юнипы обозначилась маленькая глубокая складка. Она с интересом вслушивалась. — Их тут много. Я не могу разобрать слов, слишком много голосов, и они очень далеко. Но они перешептываются друг с другом.

Юнипа опустила зеркало вниз и провела левой рукой по овальной рамке.

— Это картина? — спросила она.

— Нет, зеркало, — возразила Мерле. — Но ты не бойся, оно водяное.

Юнипа ничуть не удивилась, словно так и должно было быть. Только когда она дотронулась кончиком пальца до водяной поверхности зеркала, то невольно вздрогнула и сказала:

— Оно холодное…

Мерле покачала головой.

— Нет, вовсе нет. Вода в зеркале всегда теплая. Если туда что-нибудь сунуть, то когда вынешь, все остается сухим.

Юнипа еще раз потрогала воду.

— А мне она кажется холодной, как лед.

Мерле взяла у нее из рук зеркало и погрузила в него указательный и средний пальцы.

— Теплое, — снова сказала она и повторила с некоторым упрямством: Оно никогда не бывало холодным, никогда в жизни.

— Кто-нибудь еще его трогал? Хочу сказать, — кроме тебя?

— Нет, никто. Я хотела дать его потрогать одной монахине, которая навестила наш приют, но она страшно испугалась и сказала, что это дьявольская штуковина.

Юнипа подумала и сказала:

— Наверное, вода делается холодной для всех, кроме ее хозяина.

Мерле нахмурила брови: — Может быть и так. — Она посмотрела на зеркальную гладь, которая едва заметно колебалась. Из зеркала на нее смотрело, подрагивая и расплываясь, ее собственное изображение.

— Ты покажешь его Арчимбольдо? — спросила Юнипа. — Он ведь разбирается в волшебных зеркалах.

— Нет, не хочу. В общем, не сейчас. Может быть позже.

— Боишься, что он его у тебя отнимет?

— А ты не боялась бы? — Мерле вздохнула. — Это — единственное, что мне досталось от родителей.

— Ты сама — частица твоих родителей, не забывай об этом.

Мерле на минуту замолкла. Она прикидывала, можно ли довериться Юнипе, стоит ли поделиться со слепой девочкой своей главной тайной? Наконец, оглянувшись с опаской на дверь, прошептала: — Вода — это еще не все.

— Что ты хочешь сказать?

— Я могу засунуть в зеркало всю свою руку, а она не высунется с другой стороны.

Мерле перевернула зеркало: его обратная сторона была такая же твердая, как и овальная рамка.

— Ты, правда, так делаешь? — спросила недоверчиво Юнипа. — И сейчас сможешь сделать?

— Смотри, если хочешь.

Мерле сначала погрузила пальцы в водяное зеркало, потом ладонь и, наконец, всю руку. Рука исчезла, будто вообще перестала существовать.

Юнипа придвинулась к Мерле и ощупала часть ее плеча, не утонувшего в зеркале.

— Что ты чувствуешь?

— Тепло, — сказала Мерле. — Очень приятно и не горячо. — Она понизила голос: — А иногда еще кое-что чувствую.

— Что же?

— Чью-то руку.

— Чью-то… руку?

— Да. Она берет меня за пальцы, нежно-нежно, и держит.

— Крепко держит?

— Не очень. Просто… ну, просто держит мою руку. Как подруга. Или…

— Или как родители? — Юнипа не сводила с нее незрячих глаз. — Ты думаешь, что твой отец или твоя мать держат тебя за руку.

Мерле сначала не хотела говорить на эту тему. Но она поняла, что Юнипе можно довериться, и, немного поколебавшись, решилась.

— Может, и родители, а что? Все-таки они сами положили зеркало мне в корзину. И потому так сделали, чтобы я не совсем затерялась и знала, что они еще есть… где-нибудь.

Юнипа медленно кивала, но, казалось, не совсем в это верила. Затем немного печально произнесла:

— А я уже давно представляю себе, что мой отец — гондольер. Я знаю, что гондольеры — самые красивые мужчины Венеции… Думаю, все это знают… Хотя я гондольеров и не вижу.

— Они не все красивые, — заметила Мерле.

Голос Юнипы звучал тихо и мечтательно:

— А еще я вижу, что моя мать — разносчица воды и пришла с материка.

Разносчиц воды, продававших на улицах питьевую воду из больших кувшинов, все — млад и стар — считали самыми прекрасными женщинами в городе. Как и в отношении гондольеров была в этой оценке немалая доля правды.

Юнипа продолжала:

— Так вот, я вообразила, что мои родители — самые чудесные люди на земле, такие, как я мысленно изображаю саму себя. Свое настоящее «Я». Мне даже хотелось их оправдать: ведь два таких совершенных человека, говорила я себе, не могут показываться на людях с уродливым ребенком. Я доказывала себе, что они имели полное право меня выкинуть.

Вдруг Юнипа так сильно тряхнула головой, что ее белокурые волосы разметались по плечам.

— Но теперь я считаю, что глупо так думать! Красивые мои родители или уроды, или они вообще уже покойники… Какое мне до всего этого дело, понимаешь? Я есть я, вот и все, что теперь важно. А мои родители — очень плохо, жестоко поступили, выбросив беспомощного ребенка на улицу.

Мерле растерянно молчала. Она понимала, о чем Юнипа говорит, но еще не могла связать ее слова с собственной судьбой и с рукой в зеркале.