Мерлин. Моргана. Артур

— Здесь вся греческая наука. Труды эти были собраны моим дедом, королем деметов и других племен Уэльса. Это был самый великий и самый свирепый воин западного мира, но одновременно самый просвещенный властитель, ценивший лишь одну вещь — знание. Он начал создавать эту библиотеку для себя самого, продолжал ради своей дочери, моей матери, и завершил для меня — своего наследника. Ему помогал советами Блэз, который был наставником моей матери, перед тем как стать моим. Он послал в обе римские империи отряды переодетых торговцами воинов, имевших при себе и золото, и мечи: рукописи, которые нельзя было купить за золото, они добывали воровством или убийством. Искали они не только в двух столицах, Риме и Константинополе, но во всех местах, где трудились, писали и оставили следы своих сочинений величайшие ученые греческого мира: в Великой Греции это Тарент, Элея, Кротона, Локры, Агригент и Сиракузы; в самой отчизне греков — от Пелопоннеса до Понта Эвксинского — Афины, Фивы, Коринф, Элида, Олимпия, Спарта, Стагиры, Абдера, Аполлония, а также острова Тасос, Эгина, Хиос, Самос, Кос, города Эрес на Лесбосе и Солес на Крите; в азиатской Греции — Гераклея, Никея, Кизик, Лампсак, Пергам, Клазомены, Колофон, Эфес и Милет, Книд и Перга; в Африке — Кирена и Александрия. Отыскав, скупив или украв, они привезли сюда эти рукописи, составляющие истинную сокровищницу мысли. Равной ей по богатству в мире больше нет, а в прошлом превосходила ее лишь древняя александрийская библиотека Птолемеев, сгоревшая по вине римского солдафона, жалкого деспота в политике и скверного писателя — Цезаря из рода Юлиев, которого должен проклясть любой философ, разумеется, если может так поступить сообразно философии своей. Это уничтоженное пожаром святилище греческого познания было почти полностью восстановлено здесь, ибо нам удалось собрать все сочинения, которые разошлись по римскому миру. Ты станешь изучать их, Моргана, и, быть может, продолжишь труды этих прославленных мужей — единственных истинных героев человеческого рода, а также и мои труды, ибо я — их единственный наследник. По убеждению моему, тебе достанется лучшая часть из того, что предназначено мною для тебя и Артура, ибо высшую славу — единственную, которую стоит ценить, — дает человеку не власть, не обладание и даже не утверждение справедливости. Ее дает лишь познание. И если имеется у Вселенной некая конечная цель, то я убежден, что таковой может быть лишь разум.

— Разве нельзя считать справедливым и логичным, Мерлин, что обогащенный познанием разум должен обладать и властью?

— Большинству людей знание чуждо, они действуют и проявляют себя в поступках своих, подчиняясь скорее чувствам, нежели разуму. Для управления они предпочитают кого-то из своих: солдаты — военачальника, простонародье — справедливого и доброго покровителя, знать — хранителя ее привилегий, ученые же, увы, слишком часто — не философа, а мецената. Артур будет королем, воином и философом. Задачей его будет склонить чувства своих подданных — часто даже помимо их воли — к разуму, задачей его будет тайно подчинить их истине, при внешнем уважении к самым дорогим для человека иллюзиям. И, как я сказал тебе, в истине знания заключена справедливость, а в истине власти — правосудие. В этом назначение Стола — и цель воспитания Артура.

— Но если истина вещей жестока, Мерлин, как может быть доброй истина людей? Да и можно ли примирить справедливость с правосудием? И стало быть, этого немыслимого примирения нельзя достичь, если не прибегнуть к слепой вере за счет ясности рассудка? И способна ли вера долго сопротивляться порядку вещей?

— Это величайший и важнейший из всех вопросов, Моргана. И то, что ты с такой ясностью постигаешь его в самом начале обучения, уже преисполняет меня гордостью за подобную ученицу. Мы будем изучать два высших проявления рассудка — знание и выбор, в их взаимосвязи и порой в противоречии. Но сейчас слишком рано. Тебе предстоит многое узнать.

— Хорошо, Мерлин. Но одно то, что ты предназначил для нас — для Артура и для меня — разное обучение, желая преподать ему закон людей, а мне закон вещей, уже содержит в себе частичный ответ на это великий вопрос…

Мерлин опустился на одно колено, чтобы его лицо оказалось вровень с лицом девочки. Он вглядывался в изумительные зеленые глаза, в которых, казалось, читал поразительные для столь юного и хрупкого существа ум и волю, но также тревогу и даже страх.

— Я уже знаю, что в тебе заключена часть меня самого, Моргана. Несомненно, ты — идеальная ученица, о которой наставник может лишь мечтать. Возможно, ты — дитя моего духа. Любимое дитя моего духа…