Мерлин. Моргана. Артур

— Аристарх не разрешил проблему неравномерности времен года, и, за неимением лучшего, я приняла одно умозаключение из системы Аполлония — мысль об эксцентрическом круге применительно к прохождению Земли вокруг Солнца, поскольку это простое, равномерное и круговое движение удовлетворительным образом объясняет названную проблему. Доказав физические и математические достоинства теории Аристарха, а также полную совместимость ее с моей собственной теорией материи и движения, я постараюсь теперь опровергнуть доводы его хулителей — доводы такой силы, что их поддерживали, обрекая тем самым Аристарха на полное одиночество в истории астрономической мысли, величайшие умы греческой философии и науки, а именно: Архимед, Аполлоний, Гиппарх и особенно Птолемей. Я сразу отвергаю самое распространенное обвинение религиозного толка, выдвинутое невеждами, среди которых оказался стоик Клеант из Ассоса: этот лжефилософ желал предать Аристарха суду за нечестивое утверждение, будто Земля находится в движении и занимает второстепенную позицию, не являясь священным центром Вселенной. Тем самым он опустился до уровня худших христианских суеверий — уровня слепых адептов веры, чья нетерпимость равна лишь их тупости, подобных этому псу Тертуллиану, облаивающему науку, или, пример совсем недавний, Августину, который провозглашает опасность научной пытливости, дабы еще более утвердиться в своих убеждениях добровольного слепца. Итак, я перейду к возражениям ученых, ибо только они достойны опровержения. В их основе лежит физика Аристотеля. Первое представляет собой аксиому о падении тел к центру Вселенной, каковым признается Земля, а я уже доказала ложность этого утверждения. Второе касается вращения Земли вокруг своей оси: если бы это было так, мы бы увидели последствия этого в падении тяжелых предметов, которое не могло бы быть вертикальным, или в прохождении таких плавающих в воздухе объектов, как облака, которые смогли бы перемещаться только на запад, ибо Земля в своем вращении всегда быстрее, чем они, движется на восток. Выдвигается довод, будто окружающий Землю воздушный слой остается неподвижным и независимым от ее движения. Однако, поскольку воздух имеет вес и притяжение Земли воздействует на него так же, как на все другие весомые объекты, он неизбежно вовлекается в любые перемещения Земли. В этом случае поведение падающих или плавающих в воздухе объектов нисколько не меняется. Третье возражение касается вращения Земли вокруг Солнца: суть его в том, что звезды никак не смещаются. Если бы Земля перемещалась по громадному кругу вокруг Солнца, наблюдатель должен был бы заметить изменения в положении звезд, поскольку его собственное положение заметным образом меняется. Однако в одной точке неба можно увидеть одни и те же звезды на тех же местах, без каких бы то ни было изменений в любое время года, и это полное отсутствие смещения означает, что Земля — неподвижный центр Вселенной. Но сам Аристарх предвидел этот довод и опроверг его чрезвычайно простым образом: если расстояние от Земли до звезд достаточно велико для того, чтобы в сравнении с ним описываемый Землей круг сократился до обыкновенной точки, изменения в положении земного наблюдателя становятся несущественными, поэтому он и не замечает смещения звезд. Полагаю, мне удалось доказать, что все эти возражения лишены основы и вероятия, однако же именно они послужили причиной того, что величайшие математики и астрономы ожесточенно отстаивали теорию, совершенно несовместимую с наблюдением, иными словами, с реальностью. И я спрашиваю себя, нет ли за этими прекрасными научными рассуждениями чего-то иного, сходного с анафемой Клеанта или отклонением Эпикура, когда моральные соображения рядятся в научное познание ради дорогой его сердцу концепции о свободе воли. Это подводит меня к этике. Итак, я провозгласила: атом, притяжение, равновесие, движение, гелиоцентризм. Мы состоим из материи — разумеется, мыслящей, но все же материи, которой суждена такая же участь, как и материи вообще, из чего следует, что сознание по необходимости жестоко. И некоторые из наших свойств, которые нам кажутся особенными, несвойственными другим объектам природы, — такие, например, как способность испытывать любовь, самую желанную потребность нашего сознания и лучшую пищу для наших размышлений, — исходят из законов природы, но отнюдь не дарованы нам божественным промыслом, ибо в притяжении тел похотью, или даже душ взаимным влечением, или же их обоих страстью всего лишь проявляется великий закон притяжения материи. Поэтому, Мерлин, при всех порожденных невежеством и неопытностью ошибках в моей теории Солнца, которую я изложила тебе пять лет назад в Кардуэльском лесу, этические мои понятия не изменились, — напротив, приобретенные с тех пор знания и опыт лишь укрепили меня в убеждении, что они верны. Есть лишь одно, также укрепившееся, исключение — моя любовь к тебе. На этом я и закончу.

Мерлин долго в молчании смотрел на нее.