Мерцание золота

— От одного вида блевать хочется, — наклонился ко мне Сергей. — Три месяца попили — и все. Полная аллергия.

— А до этого?

— До этого мы на рынке торговали. Погрузка, разгрузка… — Сергей задумался. — Короче, пока не стали издателями, все было нормально.

— У издателей не такая водка? — я никак не мог врубиться в суть проблемы.

— Навар не тот, — пришел на помощь товарищу Гена. — Здесь же тысяча процентов прибыль! Деньги девать некуда. А когда некуда, сам знаешь…

— Что вы издаете? — осторожно осведомился я.

— Книги! — изумленно посмотрел на меня Сергей. — Детективы, бабские романы…

— Дамские, — поправил его Гена.

— А сами вы их читали? — вмешался Колтунов.

— Никогда! — помотал головой Сергей. — Я вообще писателей первый раз вижу.

— И я, — сказал Гена. — Даже представить не мог, что такое бабло наварим.

— Значит, пьем только мы с тобой? — взглянул я на Колтунова.

— Я тоже не буду, — отодвинул в сторону рюмку Дима. — Хочу вечером по городу прогуляться. Все ж белые ночи.

Я взял со стола бутылку и отправился разыскивать Коржова с Егоровым. На этом банкете мне делать было нечего.

Однако события в этот день развивались по сценарию, написанному отнюдь не добрыми ангелами.

Колтунов, Коржов и Егоров отправились гулять по ночному Питеру. Я, походив вокруг мотеля, вернулся в свой номер и лег спать. А утром меня разбудил Коржов.

— Надо что-то делать, — сказал он, когда я открыл дверь.

— Сейчас пойдем завтракать, — пожал я плечами.

— Колтунова забрали в обезьянник. — голос у Володи дрогнул.

— Куда?! — опешил я.

— В милицию, — взял себя в руки Коржов. — Мы пошли в кафе, заказали чебуреки. Дима попробовал — несвежие. «Дайте жалобную книгу», — говорит.

Он замолчал.

— И что, дали книгу?

— Они милицию вызвали. Он ведь платить отказался. Его и увезли.

— А вас? — перебил я его.

— Мы заплатили, — опустил голову Володя. — За себя.

— Так, — почесал я затылок. — Может, вы пьяные были?

— Бутылку на троих выпили, — признался Коржов.

— Ну? — ждал я дальнейших объяснений. — Подумаешь, бутылка на троих.

— Дима сказал, что будет жаловаться в прокуратуру, а мы ведь приезжие. Капитан так и сказал: не были бы вы москвичами, отпустил бы. Пусть, говорит, до утра посидит, там посмотрим.

— А вы?

— Мы на улице ждали, пока не стал ходить транспорт. Ну, что, едем в милицию?

— Который час? — посмотрел я на часы. — Половина девятого. Сейчас позавтракаем, а там и ваш начальник прибудет.

Меня в милицию еще не забирали, но отчего-то я был уверен, что Колтунова отпустят. И оказался прав. В половине десятого Дима был у себя в номере.

Он сидел в трусах и майке на кровати, раскачивался и монотонно бормотал:

— Нет, я этого так не оставлю! За тухлое мясо забирать в милицию вы не имеете права! В прокуратуру напишу, в Верховный суд и Совет Федерации!

— Лучше сразу в лигу сексуальных реформ, — сказал я. — Колтунов остается здесь, а мы на выставку. Белые ночи, между прочим, не все переносят адекватно. Если до утра не оклемается, вызовем «скорую».

— Какую «скорую»?

Коржов и Егоров синхронно отступили от меня на шаг.

— Психическую, — сказал я. — Вы же сами сказали: бауманские либо гении, либо психи. Сами выбирайте, куда ехать.

Ребята молча пошли за мной.

3

Я приехал в Минск на съезд Союза писателей Беларуси.

В принципе для этой организации я уже был отрезанный ломоть. На учете писатели состояли по месту жительства, а с девяностого года официально я числился москвичом. Неофициально же вдали от родины я жил с восемьдесят второго года, то есть с момента женитьбы.

— Здорово, москаль! — услышал я.

Навстречу мне с протянутой рукой шел поэт Анатоль Стус. Не поздороваться с ним было нельзя.

Именно в тот момент, когда я уехал из Минска, в Белоруссии громко заявили о себе «тутэйшыя», молодые литераторы-националисты. Они были намного радикальнее, чем мы с Гайвороном. Стус был их лидером, и начал он с того, что на заседание президиума Союза писателей явился с миской борща. Пока Максим Танк выступал, Стус хлебал борщ, громко стуча ложкой.

— Что же это такое?! — бросил на стол листки с заготовленной речью Танк. — Кто-нибудь наведет здесь порядок?

— Пойдем выйдем, — наклонился над ним Гайворон.

— Что, уже и борща нельзя поесть белорусскому поэту? — оскорбился Стус.

Только теперь стало понятно, что он сильно навеселе.

Его подхватили под руки и вывели из помещения.

Прошли годы, но Стус по-прежнему эпатаж считал высшей из добродетелей.

— В Москве на доллары еще не перешли? — подмигнул мне Анатоль.

— Ждем, когда в Горошкове это сделают, — сказал я.

Мы со Стусом были земляки. Мой отец родился в деревне Велин, Стус — в Горошкове, обе в Речицком районе. В Горошкове, кстати сказать, археологи обнаружили одно из древнейших городищ на территории Белоруссии. А велином четыре тысячи лет назад называлось огромное балтское племя, заселявшее территорию от Балтики до Оки. Если посмотреть на карту, центром этой земли был Днепр, на котором мы со Стусом выросли. Вид речной поймы, заканчивающейся сизой стеной леса, до сих пор представляется мне олицетворением славянской прародины. Эту картину в любое время года можно увидеть и в Велине, и в Горошкове.