Мёртвая и Живой

Делая удары своими слабыми и потрепанными крыльями, из-за которых Ралин постоянно расстраивалась, сравнивая их с идеальными материнскими, ей все равно хватало сил поднять человека. Поднять в небо целый город под силу было лишь Эрешкигаль, Ралин не претендовала на подобную мощь. Она не знала почему родилась такой… серой, но такова была ее судьба. Наверное, и отец считал ее слобачкой, неспособной управлять Иркаллой и потому торопился устроить ее судьбу.

Только вот Ралин не собиралась никого потешать представлением (с маленькой буквы) на своем Представлении. Не собиралась выставлять себя предметом торга. Она была уверена, когда Марг увидит землю, она сама решит остаться на подольше.

Вот только была небольшая проблемка.

Путь к смертным, который обнаружила Ралин, он был не то, чтобы совсем прямой и легкий. Сначала нужна была дверь. То есть человек, способный соединить мостом живых с загробными.

И такой человек имелся.

Он родился пятнадцать человеческих лет назад.

И дали ему имя – Раман, что означало «любимый».

Глава 3.

Имя, может, и означало любовь, вот только ею и не пахло, когда новорожденный мальчик явился в мир людей.

– Белявый! Он должен стать преподношением богам, – смотрел мужчина на дитя, уместившееся в двух ладонях матери. – Этому уродцу все равно не выжить!

– Пусть боги решают, когда придет время его заката! – стряхивала мать песок, что сыпался на голову младенца из бороды отца. – Он наш сын, Афтан! Разве не боги послали его?! Таким, какой он есть?

– Солнце убьет этого уродца через пару десятков закатов. Ты молодая. Будут другие сыновья. Отнесем его в зиккурат великих жриц. Собирайся! Вставай! Ну, живо! Подымайся на ноги!

Грубо дернув жену за руку, что не более часа назад родила младенца с приходом рассвета, мужчина потащил ее прочь. Афтан чувствовал, как дрожит рука жены, слышал ее рыдания, а ребенок, наоборот, притих, свернулся клубочком. Словно понимал, решается его судьба и лучше быть потише. Спрятаться и не кричать.

Но белявому в песках не исчезнуть и не скрыться. Чтобы он ни делал, всегда будет маячить на виду. Седые его волосы станут застывшей в песках волной соли, водянистые глаза – приманкой насекомых, кожа в красных пятнах – костровыми пятнами.

Не эблаитом он родился. Не кареглазым и не смуглым. Волосы, как снег, о котором горожане слыхивали лишь от далёких чужестранцев. Кожа его прозрачна и пятниста, а вены как реки ползут по рукам и ногам. Глаза как будто без зрачков – водянистые, прозрачные, цвета голубой эмали, секрет которой открыт лишь пред египтянами.

Сей ребенок должен быть рожден ледяными снегами, но никак не огненной пустыней.

Говорили приезжие чужаки, встречавшиеся на великом базар о воде, такой холодной, что застывает она мелкой крошкой, падая с неба. Покрывает та ледяная вода землю высокими белыми скалами. Скад бывает столь много, что никакой человек, никакой зверь пройти по тропе не может. Тонет он в ледяной крошке, пробирающей морозом до костей. Пальцы, носы и уши чернеют и отваливаются у тех, кто застрянет в окоченевших каплях.

И земля ночами воет, и ледяное солнце не греет, и без шерсти зверей, в которых обмотано тело – не выжить в тех пустошах.

Вот как описывали чужестранцы снег. Вот какими были волосы у сына Афтана. Цвета окоченевшей седины – цвета скорой смерти. Глаза же его были не карими, как должно истинному сыну пастуха, что уходит сопровождать стада на долгие закаты. Ни черных ресниц, ни густых бровей, которые защитят от песчаных бурь.

Нет, не выжить младенцу в песках. Ошиблись боги, посылая его на юг. Быть может, где-то в стране белявых, в люльке изо льда и снега, роженица нянчит истинного эблаита, причитая, что тому нет жизни на просторах севера.

Как не печалился Афтан, он знал – слабый, порченый козленок уж лучше пусть будет умерщвлен в первый закат от рождения. Как не было белявых в Эбле испокон веков, так и не будет впредь.

– Ияри, прошу отвори нам! – колотил Афтан в деревянную дверь.

Надо было раньше выходить. Теперь жена воет волком, сжимая крошечный розовый комок, укутывая его и что-то лопоча. Никак, молитву для Эрешкигаль.

Дверь распахнулась. Седой старик с таким же цветом шевелюры, как у новорожденного, уставился на полуночных гостей.

– Ребенок, Ияри. Он порченный! Белявый… Что нам делать-то?!

Старик кивнул, разрешая семье войти.

– Его судьба в твоих руках, Ияри. Ты второй человек зиккурата. Мы принесли его, и готовы отдать богине царства мертвых.

– Отдать свое дитя – великий дар, Афтан. – произнес Ияри, – но и великое проклятье.

– Проклятье?! Ты посмотри, Ияри! Таким не выжить в Эбле! Кожная болезнь убьет его! Сам знаешь, – зашептал Афтан, – жрицы проклянут нас поболее богов, если не покажем им его. Если укроем и соврем, умру и я, и Тавика…

Ияри обернулся на рыдающую женщину:

– Ступайте в Зиккурат Эрешкигаль. Я приведу зеркальных жриц.

Афтан поежился и впервые сделал шаг обратно к двери.

– А без жриц нельзя? Сам ты не можешь отправить его в Иркаллу?