Тем временем Кремнев шел по улице, было уже достаточно поздно, В романе, Петербург во время блокады может быть изображен как суровый и мрачный город, погруженный в холод и голод. Улицы и здания могут выглядеть заброшенными и разрушенными, с обломками и развалинами после бомбардировок. В воздухе царит зимняя поларная ночь, покрытая непроглядной тучей облаков, периодически разрывающихся сиренами непогоды. На улицах можно описать торговцев, продавцов и людей, пытающихся выжить, особенно измученные блокадой. Люди одеты в драные и изношенные одежды, погруженные в мрачное безнадежное настроение. Встречаются и худые беженцы, пытающиеся найти приют от холода и голода. Несколько отдельных героев могут быть показаны скупающими последние продукты питания на черном рынке, где существуют высокие цены и мало товаров. Многие здания могут быть разрушены или повреждены от бомбежек, с видимыми следами боевых действий. Разбитые окна, развалины и баррикады могут быть яркими декорациями, напоминающими о приходе войны в этот красивый и культурный город. Потерянные и заброшенные парки, с обломками и безлиственными деревьями, также могут быть описаны, подчеркивая разрушительные последствия блокады. Возможно, некоторые символы Петербурга, такие как Эрмитаж, могут быть включены в роман и показаны в контексте блокады. Вместо публики искрящихся подсветкой галерей, описания могут подчеркнуть пустоту и ужас, заставившие статуи и полотна оживать в воображении героя. Именно по таким улицам шел Кремнев. Он заметил человека, который шел и покачивался Кремнев решил действовать, зайдя со спину он понял, что это немощная девушка. Сняв веревку с пояса, Кремнев мгновенно перекинул её через шею девушки, и потянул ему хватило пару минут, чтобы задушить девушку, сил и так нету, а тут петля на шеи. Кремнев взглянул на лицо девушки, нежно-бледная кожа без единого признака жизни, губы пастельного оттенка, абсолютно неподвижные, казалось бы, почти мраморные. Волосы с выразительным черным цветом струятся, словно каскад, по мраморной поверхности. Жемчужно-синие глаза стали матовыми, теряя свою характерную искорку. Красота девушки сохраняется в погребальных обстоятельствах, но все ее очарование затушено безжизненным выражением, словно моральное отдалилось от физического. Кремнев раздел её до гола, и нашел у неё примерно двести грамм хлеба. Мертвая кожа девушки была бледная, сияющая под мерцанием лунного света. Отсутствие жизни придало ей нежную хрупкость, словно она была вырезана из самого тонкого стекла. Поверхность кожи была гладкая и холодная на ощупь, словно ледяной покров окутывал ее каждую клеточку. Черты лица мертвой девушки оставались безупречными, словно время не коснулось их прошлой красоты. Приоткрытые губы придавали лицу немного загадочности, будто она была в плену тайных мыслей, которые навсегда остались непроизнесенными. Длинные, темные волосы лежали на мраморном ложе её покоя, словно черная река, вытекающая из нее на протяжении всего пространства. Каждая прядь волос замерла в своем идеальном положении, словно вечный порыв волны, замороженный во времени. Одежда окутывала тело мертвой девушки, эхом ее жизни, оставаясь последним свидетельством о прошлом существовании. Каждый шов, каждая драпировка, словно созданные для этого момента, привносили дополнительную загадку в уже излукушенную картину. Мертвая кожа девушки носила на себе ауру мистической красоты и таинственности. Ее вид наполнял сердца тех, кому суждено встретиться с ней, смешением ужаса и глубокого восхищения перед самой смертью и ее вневременной прелестью. Кремнева ни каплю не смутила данный вид этой девушки, он только думал: «Эта девушка умерла не просто так её хлеб спасет несколько жизней, да и к тому же, она явно мучилась, сильно мучилась, если бы она пережила блокаду вряд ли бы была счастлива, я считаю, что ни кто не должен пережить эту блокаду даже я, но только если я заберу себя первым, то не будет человека, который мог бы помочь бедным Ленинградцам, эта моя цель и миссия. Конечно, есть люди, которым я помогу, которые не так забиты ещё блокадой, такие люди ещё могут быть счастливыми, есть шанс», — после этих рассуждений Кремнев снова одел девушку, и перетащил её холодный труп в воронку. Кремнев устремился себе домой.
Глава II