Мертвая жена и другие неприятности

Вообще это был необычный вечер. Почему-то Валерию Борисовичу стали звонить разные знакомые. Первым проявился Владимир Егорович, который спросил, не желает ли Ладейников вернуться на факультет, и намекнул, что, кажется, освободилось место декана. Потом профессор Бродский стал с увлечением рассказывать, как задерживали Храпычева, которого сдала студентка Ермакова, случайно узнавшая о предложениях, сделанных отчисленным студентам новой секретаршей Хакимовой от лица декана. Оказалось, Ермакова караулила этот момент и сделала несколько снимков на камеру своего мобильного телефона. На них видно, как по коридору ведут закованного в наручники Храпычева, а следом его секретаршу без наручников. Студентка Ермакова уже разместила эти фотографии на сайте студсовета, сопроводив бредовыми комментариями. Рассказывая это, профессор Бродский смеялся. А Ладейникову вдруг стало жалко бывшего друга.

Потом позвонила Нина Храпычева. Про мужа она не сказала ни слова, а только сообщила, что подала на развод, что город ей надоел, и она, скорее всего, переберется к отцу в Комарово. А потом добавила: более всего ей бы хотелось жить на природе, встретить мужчину, что называется, с руками и завести с ним фермерское хозяйство.

– Могу познакомить с таким человеком, – пообещал Валерий Борисович.

Он ответил еще на несколько звонков, а потом отключил телефон.

Евгения Ивановна решила не засиживаться. Они с Виктором ушли, прихватив с собой Аню.

Ладейников с Леной убирали со стола, потом вместе мыли посуду и разговаривали.

– Я к тебе в Сабурово приезжал, – вспомнил Валерий Борисович. – Два дня приходил и стоял под дверью. Офис фирмы нашел, но он все время был на замке. Потом еще долго на что-то надеялся…

И тут Лена начала рассказывать в подробностях, что с ней произошло…

– Меня задержали в аэропорту, прямо на поле, как только сошла с трапа. Подошли трое и попросили следовать за ними. Я одному отдала багажную квитанцию, и он получил мой чемодан, когда меня уже в «воронок» впихнули. Доставили в следственный изолятор, и я даже не понимала почему. Думала, какая-то ошибка, перепутали с кем-то. А с утра начались допросы. Причем у следователя, который вел дело, не было никаких сомнений в том, что я преступница. Он требовал указать место, где я прячу деньги. Я же работала в фонде, который обещал людям квартиры по ценам, значительно ниже рыночных. Фонд так и назывался «Жилье-2000».

Внешне все выглядело как нельзя лучше. Люди сдавали деньги и надеялись, что в течение года получат квартиру вдвое дешевле, чем у застройщиков. Вроде так и получалось: фонд принимал деньги, на которые через сторонние организации закупались песок, цемент, арматура, кирпичи и прочие материалы. Все это поставлялось строительным фирмам, которые возводили дома, а в качестве оплаты выделяли фонду жилье. После сдачи домов квартиры должны были передаваться людям, которые внесли деньги. По документам все было законно, и все так и произошло бы, если бы эту операцию не придумал Леонид Евгеньевич Осин, который даже в учредителях фонда не значился. Пожалуй, только я и знала, кто за всем стоит, потому что именно я ему отдавала деньги.

Почти две недели я просидела в изоляторе, и вот Осин прислал мне записку, в которой говорилось, что мой арест – происки завистников и врагов, на суде ничего не будет доказано. К тому же люди уже начали въезжать в новые дома, и состава преступления в моих действиях ни один прокурор не усмотрит, да и самого события преступления не будет, потому что люди уже живут там, куда и предполагали въехать. Я же не знала тогда, что квартиры были проданы по два, а то и по три раза. Там же, в следственном изоляторе, я поняла, что беременна, и надеялась, что меня освободят под подписку…

На суд меня возили, когда я была уже на восьмом месяце. Страшно неприятно было: пострадавшие выступали один за другим, и каждый проклинал меня, буквально плевал в мою сторону, хотя все видели, что за решеткой сидит беременная двадцатидвухлетняя девчонка. Судили меня за мошенничество в особо крупных, за нарушение налогового законодательства, незаконное предпринимательство и за отмывание средств, нажитых преступным путем. Прокурор потребовал назначить наказание в виде пятнадцати лет с содержанием в колонии строго режима. Суд дал тринадцать. Про Осина я ни слова не сказала, как мне советовал адвокат, которого сам же Леонид Евгеньевич мне и подсунул.

Аню я родила в следственном изоляторе. Если бы это произошло на зоне, можно было бы надеяться на послабление режима и на то, что ребенка оставят при мне до поры до времени. А так Аню отобрали, меня же по этапу отправили в Мордовию…