Мертвецы живут в раю

Лучше выражать то, что испытываешь. Конечно. Я умел слушать, но так и не научился изливать душу. В последнюю минуту я замыкался в молчании. Я всегда готов лучше солгать, чем рассказывать о том, что у меня не ладится. Моя жизнь, вероятно, была бы другой. Я не осмелился рассказать отцу о глупостях, которыми занимался с Маню и Уго. В колониальных войсках мне за это крепко досталось. Но это не послужило мне уроком. С женщинами у меня дело доходило до непонимания, и я страдал, видя, что они отдаляются от меня. Мюриель, Кармен, Роза. Когда я протягивал руку, когда я, наконец, раскрывал рот, чтобы объясниться, уже было поздно.

Дело было не в отсутствии мужества. Я не доверял людям. Недостаточно доверял. Не настолько, чтобы отдать мою жизнь, мои чувства в чьи-то руки. И я выматывал себя, пытаясь все решить в одиночку. Тщеславие неудачника. Мне приходилось признавать это: в жизни я всегда терял. Для начала — Маню и Уго.

Я часто думал, что в тот вечер, после неудавшегося ограбления, мне не следовало бы бежать. Мне надо было смело выступить против них, высказать то, что много месяцев меня тревожило, сказать, что то, чем мы занимаемся, ни к чему не ведет, что у нас есть дела получше. Это была правда: впереди у нас лежала вся жизнь и был мир, который предстояло открыть. Нам понравилось бы путешествовать по свету. Я был в этом убежден. Мы, наверное, поссорились бы? Может быть, они продолжали бы без меня? Может быть. А, может быть, они и сегодня были бы здесь. Живые.

Я поехал по Прибрежному шоссе, идущему вдоль порта и дамбы дю Ларж. Мой излюбленный маршрут, чтобы въехать в Марсель. Я бросил взгляд на доки. Док Мирабо, док де ла Пинед, Национальный док, док д’Аранк. Будущее Марселя заключалось в них. Мне всегда хотелось в это верить.

Голос и ритмы Рубена Бладеса начали приятно действовать на мой ум. Они рассеивали мои страхи. Облегчали мои страдания. Счастливые эти карибцы! Небо было серое и низкое, но заряженное каким-то резким светом. Море придумывало себе синеву с металлическим блеском. Я очень любил, когда Марсель обретал цвета Лиссабона.

Санчес уже ждал меня. Я удивился. Я представлял его эдаким горластым mia. Он был низенький, толстенький. По тому, как он поздоровался со мной, я понял, что он не из породы смельчаков. Вялая ладонь, опущенные вниз глаза. Этот тип всегда будет говорить «да», даже если мысленно все отрицает.

Он боялся.

— Знаете, я отец семейства, — сообщил он, проходя за мной в кабинет.

— Садитесь.

— И у меня трое детей. Красный свет, ограничения скорости, знаете, как я с ними осторожен, да. Такси — мой кормилец, поэтому…

Он протянул мне листок. С фамилиями, адресами, телефонами. Четыре позиции. Я взглянул на Санчеса.

— Они могут вам подтвердить. В то время, что вы называете, я был с ними. До половины двенадцатого. Потом снова сел за руль.

Я положил листок прямо перед собой, закурил сигарету и уставился прямо ему в глаза. Свиные, налитые кровью глазки. Он очень быстро их опустил. Он сложил ладони, беспрестанно потирая их. На лбу у него выступили капли пота.

— Сожалею, господин Санчес. (Он поднял голову.) Ваши друзья, если я их вызову, вынуждены будут лжесвидетельствовать. Вы доставите им неприятности.

Он смотрел на меня красными глазками. Я выдвинул ящик, наугад достал увесистую папку, положил перед собой и стал перелистывать.

— Вы прекрасно понимаете, что из-за обычного проезда на красный свет мы не стали бы утруждать себя вашим вызовом и всем прочим. (Его глаза расширились. Теперь он сильно потел.) Это серьезно. Гораздо серьезнее, господин Санчес. Ваши друзья пожалеют, что доверились вам. И вы…

— Я был там с девяти до одиннадцати…

Он кричал. Из страха. Но он мне казался искренним. Это меня удивляло. Я решил больше не хитрить.

— Нет, господин Санчес, — твердо возразил я. — У меня восемь свидетелей. Они стоят ваших. Восемь дежурных полицейских. (Рот у него раскрылся, но оттуда не вылетело ни звука. В его глазах, я видел это, промелькнули все катастрофы мира.) В 22 часа 15 минут ваше такси находилось на улице Корнеля, у входа в «Командорство». Я могу предъявить вам обвинение в пособничестве убийству.

— Это не я, — упавшим голосом сказал он. — Не я. Я сейчас все расскажу.

Глава восьмая,

в которой бессонница не решает проблем

Санчес обливался потом. Крупные капли стекали с его лба. Он утирался тыльной стороной ладони. Пот тек и по шее. Через некоторое время он вытащил носовой платок, чтобы вытереть пот. Я начинал чувствовать его потный запах. Он без конца елозил на стуле. Должно быть, ему сильно хотелось помочиться. Он, наверное, уже обмочил трусы.