Мертвецы живут в раю

Квартира тонула в полумраке. В ней было прохладно и сохранялся привычный запах. Мяты и базилика. Этим двум растениям не хватало воды. Я полил их. Это первое, что я сделал. Затем я разделся и принял душ, почти ледяной. Потом поставил будильник на два часа и, обессиленный, вытянулся на голубых простынях. Под взглядом Лолы, устремленным на меня. Тем взглядом, когда она ложилась на меня. Тысячелетия скитаний, черные, как антрацит, сверкали в ее взгляде. Лола была легкая, словно дорожная пыль. Ищи ветер, найдешь пыль, как бы говорили ее глаза.

Спал я недолго. Четверть часа. Слишком много мыслей толпилось у меня в голове. Мы с Перолем и Черутти провели небольшое совещание. У меня в кабинете. Окно было распахнуто настежь, но свежести не было. Небо снова потемнело. Гроза была бы желанной гостьей. Пероль принес пиво и сэндвичи. С помидорами, анчоусами, тунцом. Есть их было неудобно, но все-таки они были лучше, чем обычные, отвратительные бутерброды с маслом-ветчиной.

— Мы приняли показания Муррабеда, потом доставили его сюда, — подвел итог Пероль. — Сегодня днем мы устроим ему очную ставку с парнем, которого он избил. Мы задержим Муррабеда на сорок восемь часов. Мы, наверное, найдем возможность в самом деле его посадить.

— А девчонка?

— Она тоже здесь. Мы сообщили ее семье. За ней приедет старший брат. Он выезжает в 13.30 сверхскоростным поездом. Для нее это хреново. Она быстро окажется в Алжире, замужем.

— Тебе надо было дать ей самой выпутываться.

— Ну да. А через месяц-другой мы подобрали бы ее, мертвую, в каком-нибудь подвале, — заметил Черутти.

Жизнь таких девчонок едва начиналась, а они уже попадали в безвыходное положение. Выбор за них делали другие. Из двух зол, какое лучше? Черутти украдкой поглядывал на меня. Его удивляло мое ожесточение против Муррабеда. За этот год, что он находился в бригаде, Черутти за мной такого не замечал. Муррабед не заслуживал никакой жалости. Он всегда был готов на самое худшее. Это читалось в его глазах. Более того, он чувствовал себя под защитой тех, кто снабжал его наркотиками. Да, я сильно желал, чтобы он сел в тюрьму. Я хотел, чтобы это произошло здесь, сейчас. Наверное, потому, чтобы доказать самому себе, что я еще способен вести расследование и довести его до конца. Это успокоило бы меня в отношении собственных возможностей идти до конца в расследовании гибели Уго. И, кто знает, Лейлы.

Было нечто другое. Я снова хотел поверить в мою работу полицейского. Я нуждался в сдерживании. В правилах, кодексах законов. И напоминании мне о них, чтобы я мог держать себя в руках. Каждый предпринятый мною шаг будет отдалять меня от закона. Я ясно понимал это. Перестал рассуждать как полицейский. И в отношении Уго, и в отношении Лейлы. Меня несла моя загубленная молодость. Все мои мечты остались на том склоне моей жизни. Если у меня еще было будущее, то туда я и должен был вернуться.

Я был похож на всех мужчин, что подходят к пятидесяти годам. Спрашивал себя, соответствовала ли жизнь моим ожиданиям. Я хотел ответить «да», но мне оставалось мало времени. И не хотел, чтобы это «да» было ложью. У меня, в отличие от большинства мужчин, не было возможности сделать ребенка жене, к которой я больше не испытывал влечения, чтобы усыпить эту ложь. Обмануть себя. Во всех сферах это было обычное дело. Я был одинок, и я просто был обязан смотреть правде прямо в глаза. Никакое зеркало не сказало бы мне, что я был хороший отец, хороший супруг. Или хороший полицейский.

Комната, казалось, утратила свою прохладу. За ставнями я угадывал надвигающуюся грозу. Воздух становился все тяжелее. Я закрыл глаза. Может быть, я снова смогу заснуть? Уго лежал на соседней койке. Мы придвинули их под вентилятор. Была середина дня. Малейшее движение исторгало из нас потоки пота. Он снял комнатку на площади Менелика. Три недели назад, без предупреждения, он приехал в Джибути. Я взял увольнительную на две недели, и мы смотались в Харар воздать дань уважения Рембо и свергнутым эфиопским принцессам.

— Ну, сержант Монтале, что ты намерен делать?

Джибути был открытый порт. Куча возможностей провернуть любые сделки. Можно было купить корабли, яхты за треть их стоимости. Яхту перегоняли в Тунис и перепродавали вдвое дороже. Более того, яхту нагружали фотоаппаратами, кинокамерами, магнитофонами и сплавляли их туристам.

— Мне еще три месяца служить, а потом вернусь домой.

— И что дальше?

— Ты увидишь, там гораздо хуже, чем раньше. Если бы я остался, я убил бы. Рано или поздно. Ради жратвы. Чтобы жить. Не нужно мне счастье, которое они нам готовят. Я не верю в это счастье. Оно слишком смердит. Самое лучшее было бы вообще не возвращаться. Но я и не вернусь, — он затянулся сигаретой без фильтра «национале» и прибавил: — Я уехал и больше не вернусь. Ты хоть это понял?

— Ничего я не понял, Уго. Совершенно ничего. Мне стало стыдно. За себя. За нас. За то, чем мы занимались. Я лишь нашел способ сжечь за собой мосты. У меня нет никакого желания снова окунаться во все это.