Мертвые сраму не имут...

— Большое дело замыслил, воевода, — наконец сказал он. — Сегодня вместе с воеводой Икмором отберите двадцать сотен лучших воинов, русичей и болгар, и вечером оба заходите ко мне. Поговорим о задуманном еще раз.

На Дунае бушевала буря. Хлестал дождь и завывал ветер, высоко вздымались черные волны. На берегу под стенами Доростола сновали в темноте вооруженные люди, спускали на воду ладьи, прыгали в них. Несколько сильных взмахов веслами, и суденышки одно за другим исчезали среди мрака и непогоды. Вот берег уже пустынен, лишь с грохотом накатывались на него громадные пенные волны…

Раскачивался под ударами волн высокий борт византийского дромона. Пусто на корабле, ни единого огонька не пробивалось из его чрева. Время от времени на палубе появлялась закутанная в плащ фигура, держась за борт, склонялась над водой, пристально всматриваясь в темноту. Но все окрест было скрыто непроницаемым мраком, в глаза летели холодные брызги, мокрая палуба уходила из-под ног. И дозорный, вытерев ладонью влажное лицо, выпрямлялся, спешил от борта туда, где суше и теплее…

Ярко светило солнце, ласкала берег мелкая речная волна. Вниз по Дунаю плыли славянские ладьи. Борта суденышек были прикрыты щитами, гребцы облачены в кольчуги, на головах надеты шлемы, на коленях виднелись луки. На носу передней ладьи стояли рядом воеводы Стоян и Икмор.

— В полдень будем на месте, — говорил болгарин русичу. — Там я родился и вырос, там моя семья. Пять десятков воинов ушли со мной из села под знамя князя Святослава, и все, оставшиеся в живых до сего дня, плывут сейчас вместе с нами. Поэтому нас встретят как родных, мы ни в чем не будем знать отказа.

Так и произошло. Как только ладья с Икмором и Стояном уткнулась носом в прибрежный песок, болгарский воевода выпрыгнул на сушу и, сопровождаемый тремя десятками воинов-односельчан, чуть ли не бегом направился к видневшемуся невдалеке у подножия гор селению. Вскоре оттуда к ладьям двинулась громадная толпа людей. Впереди мужчины-крестьяне несли на толстых жердях связанных за ноги баранов и свиней, гнали коз. За спинами у многих женщин виднелись мешки с крупой, мальчишки-подростки тащили большие кувшины и бурдюки с вином. Перед толпой шли воевода Стоян и седой болгарин с окладистой бородой. Они остановились возле Икмора.

— Здрав будь, русский брат, — поприветствовал воеводу старик.

— Челом тебе, отец, — поклонился в пояс старику-болгарину русич.

— Прими от нас, добрый человек, — указал старик на сложенные у ладей живность, мешки, кувшины, бурдюки. — Прости, что немного, но уже дважды посещали нас незваные гости-ромеи. Все забрали, мало что осталось после них. Лишь то и уцелело, что загодя успели узнать в горы да закопали в лесу. Грабить ромеи мастера.

— Благодарю, отец. Еще раз спасибо за то, что отдаете, не жалея, последнее. Однако мы не ромеи и последнее не забираем.

— Не обижай людей, брат, — сказал старик. — Пойми, что принесли все от чистого сердца.

— Знаю, оттого мы и не возьмем последнее. Для многих тысяч русичей и болгар, что находятся в Доростоле, все это — капля в море, а у вас впереди долгая зима. Скольких из них, — указал Икмор на обступившую ладьи толпу крестьян, — эта мука и мясо спасут от голодной смерти. Посмотри, сколько в селе женщин и детей. Неужто сможет называться мужчиной тот, кто воспользуется добротой твоих земляков-сельчан и оставит их детей без крошки хлеба? Прости, отец, но поступить иначе мы не можем. Пойми это сам и объясни людям. Хорошо?

Случайно взгляд Икмора упал на пригорок, возле которого они находились. Было видно, что совсем недавно на нем стоял стог сена, сейчас же от него сохранились лишь остатки. Однако взгляд воеводы был устремлен не на клочки разбросанного тут и там сена, а на видневшиеся кое-где на земле следы лошадиных копыт.

— Скажи, отец, какие ромеи были в селе: конные или пешие? — спросил он.

— Конные, оба раза конные. Последний раз наскакивали три дня назад.

В глазах воеводы зажегся радостный огонек.

— Не знаешь, они совсем ушли из ваших мест?

— Вряд ли, у них тут недалече лагерь. Целую неделю уже бесчинствуют. Того гляди снова в село пожалуют.

— Сколько их?

— Немало. Сельчане, что возле их лагеря по делам бывали, сказывали, что никак не меньше полутора тысяч. Рослые, один к одному, все в блестящей броне. Гвардия имперская, что ли…

Икмор горячо обнял старика, расцеловал.

— Отец, не смог бы ты показать нам тот лагерь?

— Конечно, могу.

Воевода Стоян тронул товарища за плечо.

— Икмор, разве нас послали за этим! Или позабыл, что наказывал на прощание великий князь?

— Нет, Стоян, не забыл. Но на ромеев мы нападем все равно. Ибо полторы тысячи всадников — это столько же лошадей.

В глазах воеводы Стояна появилась нерешительность, голос звучал без прежней настойчивости.

— Это так, Икмор, однако недругов пятнадцать сотен, причем, если верить рассказам селян, нам придется иметь дело с «бессмертными». Если после нашего нападения из них уцелеет хоть один, из отряда в Доростол не вернется никто.