Мертвые сраму не имут

Нератов снова оглядел делегатов. Краем глаза заметил: к приоткрытой двери тоже приникли беженцы. Зачем-то снял и протер очки, и лишь после этого сказал:

– Понимаю, вы пришли ко мне за надеждой. Но я не могу ее вам дать, – начал он.

Дзюндзя встрепенулся:

– А нам так сказали, будто вы рассейский посол.

– Правду сказали. Я посол той России, которой уже нет. Сочувствую вам. Но вовсе не по поводу трудностей вашего отъезда на Родину. Это в конечном счете как-то образуется. Но в той России, куда вы намерены отправиться, вас вряд ли встретят хлебом-солью. Я вас не запугиваю. Это всего лишь мое предположение, потому что уже давно не имею почти никаких сведений оттуда. Весьма сожалею, но ничем вам помочь не могу. Сам сижу на чемоданах, изо дня на день сдам этот почетный пост другому послу. Вероятно, это будет большевик, комиссар. Приходите сюда несколько позже, через неделю, быть может, чуть позже. К тому времени все прояснится и, надеюсь, новый посол вам поможет.

Нератов встал из-за стола, давая понять, что ничего нового он им больше не скажет.

– Столько ждать? – возмутился за всех своих товарищей Дзюндзя.

– Я же сказал: через неделю-две. Может, быстрее. Не знаю. Меня с недавних пор уже никто ни о чем не ставит в известность, – беспомощно развел руками Нератов.

– Так чего ж вы тогда?.. – продолжил возмущаться Дзюндзя, но вдруг осекся. До него дошел смысл сказанного Нератовым: он уже не посол и в силу этого не может оказать им никакой помощи. У него, как и у них, нет никакой власти. И сколько ни стучи кулаком, ни кричи и ни требуй – ничего не добьешься. И тогда Дзюндзя сменил тон и сочувственно спросил:

– Так, може, того… шо то присоветуете?

– Думаю, вам следует обратиться к генералу Врангелю. У него вся полнота власти, касающаяся русских граждан. Все равно так или иначе, но решать ваше дело будет только он.

Делегаты неторопливо направились к двери.

– Весьма сожалею, – вслед им вновь повторил Нератов. Какой смысл вложил он в эти слова, никто из них не понял.

Потом они всей гурьбой направились к штабу армии, уселись на ступенях у входа. Делегаты во главе с Дзюндзей в сопровождении караульного начальника отправились на переговоры к главнокомандующему.

После того как Уваров доложил о делегации, Врангель вышел из кабинета и, стоя в проеме двери, долго и с некоторой брезгливостью осматривал порядком обносившихся, небритых, худых делегатов, затем мрачно спросил:

– Ну-с, почему не докладываете? Кто? Что надобно?

Дзюндзя выступил вперед. Он ожидал от этой встречи всякого, поэтому не оробел, не вытянулся в струнку, а попытался обстоятельно ответить на вопрос:

– Весна, ваш высоко…э-э…благородь!

– Догадываюсь. Ну и что же, что весна?

– Тут тако дело: промеж нас чутка прошла, будто большевики… советы, значится…энту… прощению усем объявили. И не виноватым, и виноватым тож.

– Врут большевики, а вы им верите, куриные ваши головы! – сердито произнес Врангель.

– Мы и сами, ваш высокоблагородь, сумлеваемся. Похоже, шо брешуть, – согласился Дзюндзя. Согласно закивали и двое его напарников-делегатов. – А ежли с другой стороны поглядеть? – продолжил он. – Весна. Мужиков повыбито море. А мы туточки, в Туреччине, штаны заздря протираем. От сообча мы и подумали, и дошли до такого понимания. Надоть возвертаться до дому, бо земля промедлению не терпить. Вспахать надоть? Пробороновать, посеять яровые, бо озимые и ихние и наши кони почти все вытолочили. Баба не сумеить, ей природой энто не отпущено. От и получа…

Слушая Дзюндзю, Врангель все больше багровел. И, оборвав Дзюндзю на полуслове, он высоким, почти петушиным голосом закричал:

– Все! Прекратить словоблудие! Дезертиры и предатели! Вместо того чтобы возвращать себе свою же землю, они рвутся к большевикам в крепостные!.. Во-он!.. Уваров, зачем впустили сюда этот сброд?.. Карнач! Уберите их с моих глаз!

Врангель скрылся за дверью своего кабинета, а караульный, явно им сочувствующий, тихо сказал:

– Пошли! Видать, не ваший сегодня день, хлопцы.

В сопровождении караульного начальника они вышли на крыльцо.

Все сидящие на ступенях и просто на земле направили на них вопрошающие взоры. По унылым и мрачным лицам ожидающие поняли, что делегаты потерпели неудачу.

– Не прийняв?

– Прийнять то прийняв, – Дзюндзя недоуменно пожал плечами. – Раскричався, обозвав дезентирами и чуть не того… на дав по шее.

Толпа ахнула.

– Не, не самолично, конечно, – поправился Дзюндзя. – У нього под дверями таки мордовороты сыдять…

– Ну, и шо ж теперь? – спросил кто-то из толпы. – Може, есть хто, который над им?

– Вроде главнее нету.

– Може, усем обчеством зайдем? Попросим?

– Бесполезно, – сказал Дзюндзя. Он тоже опустился на ступеньку лестницы и с досады закурил. – Надо какось с другого конца до энтого дела подойтить.

– Если шо-то знаешь, говори!

– Шо я думаю? – щуря глаза от едкого турецкого самосада, многозначительно сказал Дзюндзя. – Не может такого быть, шоб над ним не было начальствия. Той же Султан, он над усеми генералами начальник.

– Над турецкими – это понятно. А над нашими?

– Французы, – подсказал стоящий в двери начальник караула.