Мертвые сраму не имут

«Французская Республика. Париж. Директор департамента политических и торговых дел Франции Перетти де ла Рокко – Господину Военному Министру (Генштабу, 3-е бюро, секция Востока)».

В своем письме господин Перетти де ла Рокко сообщал, что Служба здравоохранения республики привлекает внимание военного ведомства на неудовлетворительное санитарное состояние русских, эвакуированных в Турцию, и на опасность, которую оно представляет.

Далее господин Перетти де ла Рокко приводил рекомендации главного врача первого класса Ортинони. Главный врач считал необходимым настоятельно рекомендовать военным властям в Константинополе как можно больше поощрять возвращение русских эвакуированных домой, в Россию, «используя в этих целях все меры, благоприятствующие и ускоряющие их отъезд».

Это письмо имело для Кольцова не только чисто познавательный интерес. Оно означало: едва эвакуировав русских в Турцию, французы сразу же стали размышлять, как избавиться от этой многотысячной человеческой обузы. Англия, по непроверенным пока сведениям, уже предусмотрительно отказалась от помощи Врангелю. Франция пока держится, и, вполне возможно, что ввязалась она в эту авантюру из-за русского флота. Но едва флот оказался на отстое в Бизерте, а ежедневно кормить русскую армию, как выяснилось, дело затратное, и неизвестно, как надолго это затянется, Франция стала понемногу забывать свои клятвы и обещания и даже стала осторожно подвергать сомнению законность заключенных прежде договоров.

Иными словами, сразу же после бегства белой армии из Крыма она утратила для французов свою привлекательность. Кольцова обрадовало это письмо хотя бы тем, что теперь он еще раз убедился: французы не будут чинить препятствия возвращению на Родину российским солдатам и офицерам, а также гражданским лицам, именуемым беженцами.

Кольцов разослал соответствующие распоряжения и инструкции во все особые отделы черноморских портовых городов, таких, как Новороссийск, Одесса, Севастополь, Керчь, куда в любой момент могли прийти транспорты с репатриантами, и предупреждал, что к этому надо тщательно подготовиться.

Он, конечно, понимал, что вернуться решатся далеко не все. Кто-то подыщет себе другую родину где-нибудь в Аргентине, Бразилии или Австралии, кто богаче, осядут во Франции или Бельгии. Кто-то подастся искать свое призрачное счастье во французский иностранный легион. Но таких все равно будет немного, ну двадцать, от силы – тридцать тысяч. А ушли только с Врангелем из Крыма что-то около трехсот тысяч. Многие покинули Россию еще во время «новороссийской катастрофы», а это тоже тысяч около ста. А кто подсчитал тех, кто оказался в плену еще во время Великой войны четырнадцатого года? Эти ни в чем не провинившиеся ни перед той, ни перед другой Россией тоже вскоре, пусть небольшими ручейками, потянутся на Родину.

Кольцов ждал добрых вестей. Но «мамы» все не было.

Но однажды, когда он уже отчаялся ждать, ему позвонил из Севастополя начальник Особого отдела ВЧК «Черно-Азовморей» Беляев и сообщил, что из Константинополя вышел пароход «Решид-Паша» больше чем с тремя тысячами врангелевцами, изъявившими желание вернуться в Советскую Россию. Беляев не знал, как с ними поступить, вопросов возникло много, разосланные ВЧК инструкции не отвечали даже на половину из них.

Кольцову и самому было интересно встретить первый пароход с реэмигрантами, посмотреть на тех, с кем он не один год сражался. Какими они стали после бегства из Крыма, как перемололо их турецкое сидение? И он выехал в Севастополь, в котором родился, вырос, но в котором не был едва ли не с подполья и ожидания смертной казни в севастопольской крепости.

В Особом отделе ВЧК «Черно-Азовморей» его встретил Беляев, который никак не мог понять, как принимать прибывающих белогвардейцев? Где их разместить: в гостиницах, которые по этому случаю пытались полностью освободить, но это никак не получалось, или же сразу прямо в тюрьму? Точнее: солдат – в тюрьму, офицеров – в Севастопольскую крепость. Беженцев легонько «профильтровать» – и по домам. В этом случае места хватило бы на всех.

– Я как рассуждаю, товарищ Кольцов, ежели они все же покаместь враги, тогда их в тюрьму. Ежели советской властью полностью прощенные – тогда с хлебом-солью и по домам. А может, тут имеется какая-то серединка? Дело политическое. А в присланных вами инструкциях про это маловато написано. Не сразу поймешь.

– С хлебом-солью не надо. Не гостей долгожданных встречаем, – пояснил Кольцов.

– Уже чуть прояснилось. Значит, по тюрьмам и быстренько на «отфильтровку»? А мое дурачье, слышь, оркестр организовали. Флаги, транспаранты.

– Оркестр, конечно, не помешает. И флаги. Пусть другими глазами посмотрят на наше красное знамя.

– А как насчет транспарантов? Не будет политическим перегибом?

– Смотря что на транспарантах написано.

– Вот! И я про то же самое. Что бы ты, товарищ Кольцов, к примеру, написал?

– Что-нибудь скромное: «С возвращением на Родину!» или «Добро пожаловать!»

– Как смотришь, ежели, к примеру: «С пролетарским приветом!»?